Одним из средств, к которым обращался Черчилль для «воссоздания былых сцен» и «возрождения ушедших звуков», было активное использование оригинальных документов, писем, дневников и прочих письменных свидетельств. Однако вместо приближения прошлого объемное цитирование добавило тяжеловесности и повысило трудность при прочтении
[1244]. Хотя многие приведенные документы представляют несомненный интерес.
Но самое интересное и важное в «Мальборо» не те уникальные факты, которые смог найти Черчилль в архивах, и не та глубина анализа, на которую указывают историки, а то, как он использовал имеющиеся у него материалы. Со своим опытом государственного управления он не мог не понимать, что для любого источника информации в той или иной степени характерна предвзятость и неполнота. Это касается как опубликованных мемуаров, так и корреспонденции, «написанных фрагментов, удачным образом сохраненных и представляющих только крошечную частичку того, что на самом деле имело место»
[1245].
Когда произведение основывается на отрывочных и субъективных сведениях, разве можно надеяться на создание объективного результата? Разве можно в несколько сот страниц впихнуть всю человеческую жизнь с ее внутренними сомнениями и внешними порывами, с ее нереализованными желаниями и скрытыми эмоциями, с ее забытыми достижениями и преувеличенными провалами, с ее диспропорциями между тайным и явным, между тем, что сохранилось, и тем, что утеряно, забыто и исчезло навсегда? «Для понимания истории, — пишет Черчилль, — читатель всегда должен помнить, насколько мала часть того, что записано о случившемся, и насколько силен фактор времени»
[1246]. Но об этом должен помнить не только читатель, но и всякий автор, берущийся за историческое сочинение. Субъективность и неполнота первоисточников нисколько не означают, что автор вправе извращать их, потчуя читателей не имеющим отношения к действительности повествованием, которое выдается за истину в последней инстанции.
Ограниченность используемых материалов компенсируется личностью автора, которая и является залогом качества написанного им сочинения. Во многом «Мальборо» сохранил свой высокий статус, потому что автор был опытным и не чуждым к размышлениям государственным деятелем. Это было главным преимуществом Черчилля перед другими прозаиками, берущимися за аналогичные исторические сюжеты, и он его мастерски использовал. Черчилль обладал уникальным опытом, который позволил ему точно уловить образ мышления политиков и военных ушедшей эпохи. При этом он не только видел то, что оставалось в тени для непосвященных, но и благодаря своему литературному стилю сумел доходчиво и увлекательно показать это читателю, провести его по лабиринтам зарождающейся партийной и парламентской системы, показать тайные механизмы принятия решения и скрытые от посторонних рычаги власти. Именно на эту особенность указывал профессор Луис Намьер. Именно на это отличие Черчилля-автора обращал внимание читателей Дафф Купер в рецензии первого тома, отмечая уникальный опыт своего друга в мировой войне и на политической арене
[1247].
Так постепенно от формы мы переходим к содержанию и рассмотрению того, как именно Черчилль смог использовать свое преимущество. И первое, с чего следует начать, это описание главного героя.
Черчилль создает перед читателями чрезвычайно светлый образ герцога Мальборо, от которого даже у расположенного к автору читателя не может не зарябить в глазах. Столь явный перекос в изображении Мальборо — акцентирование внимания на его достижениях и отказ от малейшей критики в его адрес — имел под собой очень простую, но вескую причину. Если в начале политической карьеры почетное место авторитета занимал лорд Рандольф, то спустя три десятилетия Черчилль нашел себе нового кумира в лице другого предка. Больше отдаленный от него по времени, он оказался ближе ему ментально и духовно.
По сути Мальборо был не только выдающимся полководцем, он также воплощал в себе политическое начало, де-факто выполняя на протяжении десяти лет обязанности первого министра королевы
[1248]. В изложении Черчилля политические взгляды герцога удивительным образом совпадают с его собственными воззрениями. Мальборо никогда не был «партийным» человеком, придерживаясь «центральной линии» и больше заботясь не о выгодах отдельных группировок, а о «решении государственных задач». «Он упрямо отказывался играть с любой из партий, — подчеркивает биограф. — В глубине своего сердца, а также после сорока лет пребывания при дворе, в военных лагерях и многочисленных советах он одинаково презирал как вигов, так и тори»
[1249]. Он был противником «агитаций и дерганий за ниточки», к которым обращались такие люди, как Харли (читай — Болдуин). Его главным оружием было «личное влияние и последовательность», а «партийной идеей — использование обеих фракций с целью удержания на поверхности и продолжения службе Короне». И как у его потомка, итогом стремления сохранить независимость стали недоверие, зависть и критика, испытываемая в отношении его персоны с обеих сторон политического ринга
[1250].
Лорд Рандольф тоже был политиком, и его также нельзя назвать приверженцем партийной дисциплины. И в этой связи возникает вопрос, что смог дать Мальборо такого, чего не способен был предоставить Черчиллю собственный отец? Если абстрагироваться от других тем и акцентироваться на главном, то ответ следует искать в военном опыте. Черчилль принадлежал к тому «потерянному поколению», которому суждено было пройти не просто через войну, а через мировую войну, оставившую в душе каждого кровоточащие раны. Работая над «Мальборо», он еще не знал, что впереди его и весь мир ждет новое испытание. Но при этом показательно, что уже в первом томе, упоминая военные конфликты, в которых участвовал его предок, Черчилль скажет, что «со времен вражды между Римом и Карфагеном человечество не знало такой мировой войны»
[1251], а последующие историки заметят, что «Мировой кризис», «Мальборо» и «Вторая мировая война» — это три книги, посвященные трем мировым войнам
[1252].
Неудивительно, что в «Мальборо» Черчилль неоднократно высказывает и обосновывает, что сражения являются «верстовыми столбами мировой истории», которые «полностью меняют ход событий, создают новые стандарты и ценности, рождают новые настроения и способствуют появлению новой атмосферы»
[1253]. Так, битва при Бленхейме обретает статус «бессмертной» не из-за проявленной в ходе ее «исключительной жестокости бьющихся друг с другом войск», а по причине своего огромного влияния — «изменения расстановки политических сил в мире». Если «разгром Армады сохранил жизнь Британии», то «Бленхейм распахнул перед ней ворота в современный мир»
[1254]. Используя метафору самого Черчилля, война является «пламенем несчастья, закаляющим цепи, на котором подвешены судьбы» мира
[1255].
