С какой бы стороны исследователь ни подходил к «Мальборо», неизменным останется одно — вся тетралогия отмечена печатью черчиллевского мировоззрения. Британский политик чувствовал себя неуютно, скрывая свои мысли и сдерживая поток своих рассуждений. Поэтому он щедро делится своим мнением по самому широкому кругу вопросов, рассматривая то или иное явление в жизни предка. Так, например, стало с разбором известного эпизода про предательство короля Якова II. Внимательное чтение этого фрагмента может поведать о Черчилле гораздо больше, чем о Мальборо. Не опасаясь за собственную репутацию, он смело пускается в обсуждение тонкого и сложного вопроса предательства. В его понимании, верность стране и исповедуемым убеждениям выше верности отдельной личности. Даже если эта личность — король, даже если эта личность — твой благодетель, даже если с этой личностью тебя связывают многие годы близкого сотрудничества и дружбы
[1333]. Куда большим вероломством для Черчилля являются отсутствие принципов и поддержка любого расклада, лишь бы самому находиться в гуще событий
[1334].
Черчилль поднимал и более фундаментальные вопросы. Например, он коснулся давно не дающего ему покоя вопроса соотношения коллективного и индивидуального начал в истории. На первый взгляд описываемая им эпоха была не самой удачной для разработки этой темы. Он сам признавал, что два с половиной века назад «огромное население было контролируемо, и его жизнь определялась всего несколькими тысячами благородными и образованными» представителями высшего света. Это было время, в котором «отсутствовало сознательное массовое движение»
[1335]. Политическая структура отличалась «массивностью и непоколебимостью». Во главе стран стояли «неусыпные и ревнивые патриции, настолько же гордые, как любой правитель Рима или Венеции». Обычные граждане не имели права голоса. А многие социальные всплески, с которыми «нас познакомили французская революция и Наполеон», тогда даже не были возможны
[1336].
И тем не менее многие закономерности, которые проявились в XX веке, можно было наблюдать уже в тот период. Возможно, масса еще не вышла на авансцену истории, не начала диктовать свои условия и не взяла бразды правления в свои руки. Но она была. И она уже оказывала влияние на принимаемые сановниками решения и на их поведение. Не говоря уже о событиях, где сама играла ведущую роль. Например, отечественная война, когда народ объединялся вокруг своего правителя вне зависимости от званий, почестей, наград и занимаемого в обществе положения
[1337].
На примере отечественной войны Черчилль признает неисчерпаемые ресурсы и силу массы, способной нарушить планы самых великих завоевателей и изменить ход истории. Но в мирной жизни он придерживается все тех же взглядов, превращая биографию Мальборо в очередную площадку для выражения своего мнения. Оно сводится к опасности для правителей идти на поводу у общественного мнения, отличительными чертами которого является «узость» и «непостоянство»
[1338]. По его словам, ярлык «нравится всем», «следует всегда рассматривать как похвалу весьма сомнительного свойства»
[1339]. Черчилль делает эту ремарку в отношении государственного секретаря Чарльза Тауншенда (1674–1738). Но, по мнению исследователей, это замечание относится не столько к политику XVIII века, сколько к лидеру тори Стэнли Болдуину
[1340].
На страницах своего произведения Черчилль высказывает точку зрения, что верховенство массового сознания оказывает непосредственное влияние на выбор тех личностей, которым предстоит стать во главе государства. Он выделяет два сценария. При первом, мягком, к власти придет середнячок. Уже в XVIII столетии Черчилль находит примеры «процессов, знакомых демократиям XX века, — надменная и впечатляющая посредственность может превратиться в лидера страны»
[1341]. При втором, жестком сценарии, — у штурвала встает тиран. С одной стороны, он узурпирует в своих руках огромную единоличную власть и вместо подчинения сам формирует общественное мнение. С другой — здесь нет ничего общего с индивидуальным началом, поскольку диктатура олицетворяет не силу отдельно взятой личности, а наоборот, является порождением «внезапных массовых порывов»
[1342].
Черчилль отказывает в праве называться полноценным лидером не только тиранам, но и многим военным и политическим руководителям в демократических странах. Масштаб событий увеличился, признает британский политик, но искра лидерства «потухла навсегда». Поэтому он призывает «не сравнивать современные достижения (за исключением разве что миллионной пропаганды) с личными подвигами, которые свершили немногие великие командующие прошлого»
[1343]. В сентябре 1938 года он скажет экс-премьеру Нидерландов Хендрику Колейну (1869–1944), что основной причиной той «ужасной ситуации», в которой оказались Англия и Европа, является «отсутствие смелости и предвидения» у государственных деятелей
[1344].
В свете этих рассуждений интересно рассмотреть, какие требования и какие качества (кроме обозначенных выше «смелости» и «предвидения») Черчилль выделяет в настоящем лидерстве, способном «изменить все»?
[1345] Рассуждения на эту тему лучше всего начать с высказывания Наполеона: «Трудно быть великим»
[1346]. Масштаб лидерства определяется масштабом решаемых проблем. «Сила духа и твердость в достижении цели», которые проявлял Мальборо, могут быть оценены, по словам Черчилля, только если их рассматривать совокупно с оказываемым на него «давлением» и давившими на его плечи «заботами»
[1347]. Одна из этих проблем — проблема выбора, который приходится делать в условиях недостаточных исходных данных и непредсказуемой переменчивости внешней среды. Причем главная сложность состоит не в предпочтении той или иной альтернативы, а в ответственности за принятое решение. Советники, помощники, специалисты и эксперты дадут свои рекомендации и обоснуют свои предложения. Но последнее слово — принять, например, предложение о мире или продолжить войну
[1348], продлить военную кампанию или довольствоваться одержанными победами
[1349] — остается за руководителем.
