Но может ли руководитель все знать, понимать все детали, видеть все взаимосвязи, улавливать все изменения? Конечно нет. Необходимы годы на специализацию в одной области, а лидеру приходится иметь дело сразу с множеством вопросов. Его путеводной звездой в хаосе мелочей должно стать четкое понимание цели. Он должен «без малейшего сомнения осознавать, чего он хочет добиться», «куда он хочет прийти», а также, и это еще важнее, — прекрасно отдавать себе отчет в том, по каким путям и к каким чертогам он «никогда не отправится»
[1350].
Качествами, которые помогают принимать решения в условиях неопределенности, а также ясно видеть конечную цель, является уверенность в своих силах
[1351] и решительность в своих действиях. Относительно последнего Черчилль замечал, что «очень часто в мировой политике осознание крайней необходимости переполняет умы людей, но они все равно уклоняются от действия; атмосфера наполняется легко воспламеняющимся газом, но необходима искра, чтобы произошел взрыв»
[1352]. Лидеры — одни из тех, кто способны дать эту искру. Но ни уверенность, ни решительность не гарантируют успех. Они лишь облегчают процесс принятия и исполнения решения, снижая эмоциональную напряженность.
Помимо огромной ответственности, у лидерства есть и другая сторона. Вести за собой к намеченной цели нельзя без оказания влияния. Как правило, здесь нужна сильная личная энергетика, не всегда совпадающая с физическим превосходством. Например, Вильгельм III отличался слабым здоровьем. Он страдал от туберкулеза, астмы и частичного паралича. «Однако внутри этого чахлого тела пылал неумолимый огонь, раздутый бурями в Европе»
[1353] и позволявший ему хотя и не без труда, но с определенной долей успеха исполнять свои обязанности. Но настоящий лидер умеет добиваться своего не только благодаря харизме. На примере Мальборо Черчилль показывает, как его предок умел «расставлять приоритеты», безошибочно определять истинные пропорции, учитывать «временной фактор», а также ловко использовать «слабости, тщеславие, добродетели и пороки» тех, с кем ему приходилось взаимодействовать. Он умудрился даже сделать так, что и «противник работал на него, сам того не подозревая»
[1354].
Все эти достижения имеют цену, которая оплачивается психическим, эмоциональным и физическим здоровьем. В учебниках про лидерство обычно не принято упоминать о той нагрузке, которая выпадает на долю управленцев. Но Черчилль, по себе знавший, чего стоят многие решения и сколько внутренней энергии уходит порой на разогрев ситуации, не стеснялся говорить и об этой стороне лидерства. Он акцентирует внимание на том, что многие победы не сваливаются с неба, как дар богов, а одерживаются нервами и жилами. Послевкусие триумфа, напоминает он читателям, окрашено не восторгом, а усталостью, а порой и болезнью
[1355].
Разбор «Мальборо» будет неполным, если не рассмотреть еще один значимый вопрос, связанный как с созданием этого произведения, так и с его идейным содержанием. Каждое творение, неважно, посвящено оно будущему или прошлому, несет на себе печать настоящего — той эпохи, в которую оно задумывалось и создавалось. Основная часть работы над «Мальборо» пришлась на 1930-е годы. По сравнению с 1910-ми и 1940-ми годами они были относительно спокойными, в них не было хаоса мировой войны. Однако случившиеся в это десятилетие события, а также идеи, распространившиеся в этот период, определили масштаб и характер будущей катастрофы. «Мальборо» создавался, когда на международной арене появился ненасытный черно-коричневый зверь, питаемый суровой ненавистью и амбициями кандидатов во властелины мира. В великих странах с огромным культурным и историческим наследием правила тирания. Значение личности растворилось в буре мирового катаклизма; человек превратился в песчинку, которая управлялась и направлялась общественным течением. Начался пересмотр ценностей, отказ от традиций и смена устоев. Мир вступил в новую фазу развития, для описания которой как нельзя лучше подходят слова Гамлета: «Время вывихнуло сустав».
Ища ответ на вызовы эпохи, Черчилль не стал, как многие интеллектуалы его поколения, погружаться в социальные утопии. Он обратился к прошлому, возможно, немного романтизированному и даже идеализированному, но прошлому, где был порядок, где действовали определенные правила, где личность что-то да значила. В представлении Черчилля это было время, в котором слова «честь» и «благородство» не были пустым звуком, а война была местом, где человек мог проявить себя. «Я болен и устал от современной политики, я всей душой принадлежу XVIII столетию», — признается он Джорджу Харрапу в 1933 году
[1356]. Аналогичную мысль он повторит пять лет спустя, заявив, что путешествие на два века назад является для него «облегчением»
[1357]. Черчилль был восхищен периодом, в котором посчастливилось жить его предку. На страницах своей книги он постоянно отзывается об этом времени, как о «великом», «славном», «выдающемся» в британской истории. Найдя удовлетворение в своих изысканиях, он сожалел о том, что глубокое изучение истории начал только сейчас, а не в самом начале своей жизни
[1358].
Мир неуклонно катился к новому кровопролитию, а Черчилль, уединившись в своем кабинете в Чартвелле, систематизировал свои взгляды и готовил себя к новым свершениям. Он бы с удовольствием погрузился в любимое прошлое без остатка, но буря уже слишком сильно стучалась в ставни, чтобы можно было не замечать ее. В этих условиях, описывая прошлое, он не мог не высказать своего мнения о настоящем. В «Мальборо» говорится, что одной из особенностей развития международных отношений является появление гегемона, пытающегося вовлечь остальные страны в сферу влияния своих интересов. В 1930-е годы эту роль исполнила Германия. Два века назад на господство в Европе претендовала Франция.
Для того чтобы обратить внимание современных политиков на проблемы, с которыми могут столкнуться европейские страны, Черчилль не жалеет чернил и бумаги. О важности доносимых им мыслей можно судить хотя бы по тому факту, что он принес на алтарь своей точки зрения репутацию любимой им Франции. «Наибольший франкофил из всех британских премьер-министров XX столетия», как однажды назвал его Р. Дженкинс
[1359], на страницах своего четырехтомного труда заявляет, что на рубеже XVII-XVIII веков французская монархия испытывала «голод по захвату земель соседних государств»
[1360]. Как и в случае с любой гегемонией, притязания Франции не ограничивались установлением «контроля в политической и религиозных сферах». Они включали в себя обеспечение превосходства в «экономических, нравственных и интеллектуальных областях». Устремления Франции представляли собой «одно из самых величественных притязаний на мировое господство, которое когда-либо имело место со времен Антония»
[1361].
