Другое дело Британия, в которой, как не без гордости, сообщает читателям наш герой, система конституционной монархии «доведена до совершенства». «Наследному монарху достается роскошь церемониала и почестей, а за власть отвечают скромно одетые министры, которых легко сменить»
[1594].
Отмечая достижения британской политической системы и являясь «убежденным монархистом», Черчилль был, однако, категорически против того, чтобы навязывать британский опыт другим странам. В годы Второй мировой войны он предупреждал внешнеполитическое ведомство, что для его страны будет «ошибкой» «насильственно установить» британскую политическую систему за рубежом. Подобные стремления приведут лишь к «ущербу и сопротивлению»
[1595].
В своей приверженности к конституционной монархии Черчилль руководствовался принципом разделения власти. «Мы не хотим жить в системе, в которой доминирует либо одна личность, либо одна идея», — заявлял он
[1596]. Но далеко не все разделяли эту точку зрения. Многие представители разных европейских держав верили, что задача управления не только посильна одному человеку, но и должна осуществляться исключительно одним человеком. В 1930-е годы эта идея покинула умы теоретиков и прочно обосновалась в кабинетах глав государств. «Победившие демократии, свергая наследственных монархов, полагали, что двигаются по пути прогресса, — комментировал Черчилль основные вехи в истории Европы в первые десятилетия после окончания мировой войны. — Но они зашли слишком далеко и не справились с задачей»
[1597]. Великие народы Европы оказались во власти диктаторов.
Черчилль, который и сам в 1920-е годы заигрывал с дуче Бенито Амилькаре Андреа Муссолини (1883–1945), полагал, что диктатура имеет право на существование. Но она уступает монархии. «Королевская династия, оглядывающаяся на традиции прошлого и ищущая своего продолжения в будущем, дает свободе и счастью народа дополнительные гарантии, которые никогда не может обеспечить диктатура сколь угодно мудрого диктатора»
[1598].
Выбор Черчилля однозначно оставался в пользу монархии. «Ни один институт общества не приносит такие дивиденды, как монархия», — скажет он в одной из частных бесед в феврале 1952 года
[1599]. Среди преимуществ этой формы правления он выделял: во-первых, неповторимую связь со своим народом — «даже самые выдающиеся из подданных не имеют такой связи с жизнью всего народа»
[1600]. Во-вторых, будучи связанные с народом, а также «поднятые высоко над партиями и их разногласиями», короли и императоры «олицетворяют дух своей страны»
[1601]. В-третьих, они «объединяют и сплачивают народ», «защищают общие и неизменные интересы нации»
[1602]. Причем указанное объединение достигается не только на ментальном, но и на географическом уровне. В одной из своих статей в мае 1937 года, посвященной коронации Георга VI (1895–1952), Черчилль назовет монархию «величайшим звеном между маленьким британским островом и просторными землями империи»
[1603].
Вновь — три причины уже много. Но есть еще одна — четвертая. И для Черчилля, она, пожалуй, самая главная. Монархия выступает институтом постоянства в вечно меняющемся мире и одним из эффективных инструментов противодействия опасным изменениям, равно как и инструментом обеспечения желаемой стабильности. «Устоявшая перед потрясениями, не поддавшаяся разрушительным волнам, британская монархия прочно стоит на своем месте», — гордо заявляет Черчилль, считая это «выдающимся достижением»
[1604]. Он называет монархию «становым хребтом империи»
[1605], а короля — «единственной прочной точкой опоры, вокруг которой вращается вся жизнь» в стране
[1606]. Именно из-за этой важной функции он говорит о монархии, как об «одном из самых древних и почтенных институтов, который не только не устарел», но «до сих пор стойко держится в потоке событий, черпая в испытаниях новые силы»
[1607]. По мнению Черчилля, не в последнюю очередь именно благодаря монархии и вере в нее его собственная страна смогла успешно справиться с чудовищными испытаниями Первой мировой войны, когда «наследственному государю и институту монархии» пришлось выступить «основой, за которую цеплялись якоря английского могущества»
[1608].
В мировоззрении Черчилля монархия и диктатура находятся на противоположных концах политического континуума. В то время как монархия ассоциируется с постоянством, диктатура является порождением кризиса, шторма и перемен. Диктатор не только «управляет бурей», но и сам является ее частью. «Он — ужасное дитя чрезвычайной ситуации, — указывает Черчилль. — Он вполне может обладать талантами и качествами, необходимыми для того, чтобы овладеть умами миллионов и изменять течение истории. Но вместе с окончанием кризиса должен уходить и он». По его мнению, «делать из диктатуры постоянную систему — неважно, наследственную или нет, — означает закладывать основы нового катаклизма»
[1609].
На протяжении всей своей политической деятельности Черчилль оставался верным слугой и рьяным защитником монархии. Но приведенные выше формулировки появились именно в 1930-х годах, когда демонстрирующие злобный оскал политические, социальные и экономические перемены совпали с усилением консервативных тенденций у самого Черчилля. «Единственные настоящие ценности, которым он оставался верен, были традиции, накопленный опыт, полученное наследие, понимание того, кто за что борется, знание истории собственной страны, предпочтение обычаев перед логикой, гордость за блестящие достижения прадедов», — комментирует Манфред Вайдхорн
[1610].
