Автор был бы вдвойне горд за свой труд, если бы узнал, что восторг современников его автобиографической прозой будет поддержан и следующим поколением. Анна Себба считает эти мемуары «несомненно, красиво и умно написанными», профессор Манфред Вайд-хорн называет их «самым очаровательным сочинением Черчилля», Норман Роуз оценивает их, как «прелестные воспоминания», Джон Лукач видит в них «восхитительную книгу», профессор Джеймс Мюллер упоминает их, как «самый привлекательный опус», а Рой Дженкинс (наряду с «Лордом Рандольфом Черчиллем» и сборником «Великие современники», о последнем пойдет речь в следующих главах) характеризует их, как одно из лучших произведений политика
[173].
Что же так выделяет «Мои ранние годы» на фоне других произведений автора? В отличие от других работ, эта книга относительно небольшого объема. Не принижая другие тексты, нельзя не заметить любовь Черчилля к пространному цитированию различных документов, как правило, написанных им самим. В автобиографии подобное самоцитирование сведено к минимуму. Приведено лишь несколько посланий, гармонично дополняющих основный текст. Определенным изменениям подвергся и стиль автора. Можно сказать, что он отошел от мелодраматичности, не потеряв при этом в убедительности и значительно выиграв в выразительности. Это — один из лучших образцов литературного стиля Черчилля, для которого характерна огромная гамма эмоций, от глубокой трагедии до приятной самоиронии.
В работе над стилем Черчилль воспользовался литературным приемом описания действительности с учетом ментальных особенностей своего героя на разных этапах его развития. Например, в эпизоде убийства в Ирландии одного из чиновников явственно слышится интонация не умудренного опытом пятидесятипятилетнего государственного мужа, а ничего не понимающего, но довольного ребенка: «Все вокруг страшно сокрушались, а я подумал — какая удача, что фении не забрали меня, когда я свалился с ослика»
[174]. На эту особенность сразу после выхода книги обратил внимание экс-канцлер Казначейства Роберт Стивенсон Хорн (1871–1940), выразивший восхищение тем, как автор меняет стиль, показывая эволюцию мышления главного героя
[175]: превращение из ребенка в отрока, из отрока в юношу, из юноши в мужчину.
Как и другие произведения Черчилля, «Мои ранние годы», разумеется, способны привлечь внимание современного читателя не только формой, но и содержанием. В книге объективно и увлекательно описаны условия, в которых воспитывался будущий политик; представлены люди, которые окружали его в детстве; дана оценка отношениям, которые сложились у него с родителями. Последнее особенно важно, поскольку о своей матери, которую Черчилль очень любил и которая оказала значительное влияние на становление его личности, он до этого практически не высказывался публично.
Не менее интригующе выглядит его мнение об отце. В 1906 году он уже написал о нем двухтомную биографию. С тех пор прошло четверть века. Многое изменилось. Изменился и сам Черчилль, а также его взгляд на лорда Рандольфа. Нет, он не стал любить и почитать отца меньше, зато стал его лучше понимать. Понимать, что, несмотря на сложные отношения, для которых были нередки проявления отцовского недовольства, Черчилль-старший все-таки любил сына: «Перечитывая сейчас его письма ко мне, со всем прилежанием писанные, по обычаю того времени, собственной рукой, я понимаю наконец, как много он думал и как сильно тревожился обо мне. И безумно сожалею, что нам не довелось пожить вместе и по-настоящему узнать друг друга»
[176].
Задумывался Черчилль и над карьерой отца, над его стремительным взлетом и неожиданным падением. Он подробно изучил и детально описал это ранее, но опыт прожитых лет позволял ему теперь по-иному увидеть те трагические события декабря 1886 года, когда скоропалительное решение лорда Рандольфа о добровольной отставке с поста министра финансов положило конец его политической карьере. «Сейчас я вижу отца немного в другом свете, нежели в те дни, когда писал его биографию, — признает Черчилль в мемуарах. — Я давно перешагнул возраст, в котором он умер. Мне более чем очевидно, что его отставка носила фатальный характер». Она оказалась не только недостаточно продуманной, но и куда важнее — несвоевременной. Теперь Черчилль понимал, что, предъявив ультиматум премьер-министру, его отец поставил личные амбиции против внешней необходимости. Результат был предсказуем
[177].
Авторам свойственно «примерять» своих героев на себя. Черчилль не был исключением. Он видел себя в лорде Рандольфе в 1902–1905 годах, когда активно работал над его биографией. Он видел себя в отце и сейчас, на рубеже третьего и четвертого десятилетий XX века, когда вспоминал собственные молодые годы. Личность была одна, но образы разные. Если в начале политической карьеры он представлял себя молодым бунтарем-одиночкой, который благодаря выдающимся качествам преодолевает инертность середнячков и заслуженно пробивается наверх, то в 1930-х годах это был уже прошедший через множество терний государственный деятель, больше смотрящий в прошлое, чем в будущее. И хотя он вновь один и вновь в борьбе с серой политической массой, его все чаще посещает неприятный вопрос: неужели пик карьеры уже пройден? «Утраченные позиции невозвратимы, — пессимистично констатирует он в автобиографии. — Человек может подняться на новую высоту в пятьдесят — шестьдесят лет, но никогда не займет вновь ту, которую потерял в тридцать — сорок»
[178].
Не меньший интерес заслуживает описание Черчиллем собственного детства. Для него это был относительно новый опыт погружения в прошлое. Как правило, обращаясь к событиям минувших дней, он касался недавних эпизодов. Здесь же кинопленка жизни отматывалась на тридцать — сорок лет назад. Обычно в таких случаях память способна сыграть злую шутку, выдавая желаемое за действительное и сильно искажая реальность. Черчилль, прекрасно понимая это, сам показывает мнемоническую ограниченность на примере восприятия Охотничьего домика в Дублине, где он жил с родителями во второй половине 1870-х годов. Тогда это здание представлялось ему «длинным приземистым строением белого цвета, с газоном вокруг — чуть не с Трафальгарскую площадь, в кольце дремучего леса, в миле от резиденции вице-короля». Пройдет много лет, и Черчилль, вновь посетив это место, с удивлением обнаружит, что «газон имеет всего шестьдесят ярдов в поперечнике», а «лес — не более чем кустарник»
[179], да и от резиденции вице-короля, где он остановился, дорога заняла у него всего минуту.
