Другие политики мыслили другими категориями. Они чутко улавливали настроения избирателей и продвигались наверх, бросая те лозунги, которые ласкали слух электората. Так, один из лейбористов заявил в своем округе, что он выступает за закрытие «всех призывных пунктов, расформирование армии и разоружение военно-воздушных сил». Революционно? Да. Но местным жителям понравилось. Они избрали лейбориста с перевесом в пять тысяч голосов — больше четверти всех проголосовавших
[1930].
За мнением избирателей следили не только рядовые парламентарии, но и руководители партий. Особенно Болдуин, для которого сохранение большинства в парламенте было гарантией его собственного высокого положения в правительстве. И если избиратели хотят разоружения, то почему бы им его не дать? В начале XX века, когда Черчилль только начал свою парламентскую карьеру, «самым оскорбительным обвинением для министра было поставить под угрозу безопасность страны» ради победы на выборах. Теперь же подобное поведение трактовалось как «политическая добродетель»
[1931]. Не собираясь мириться с подобной инфернальной инверсией, Черчилль бил наотмашь, будоража палату общин провокационными заявлениями типа — «сейчас не время для конкурентной борьбы за дешевую популярность среди избирателей»
[1932]. Руководству страны власть делегирована не для того, чтобы по каждому вопросу выбегать на улицу и «спрашивать мнение людей». «Решать должен парламент и правительство, а народ будет судить о правильности их действии, как доверенных лиц»
[1933].
Призыв Черчилля идти своей дорогой, не обращая внимания на разноречивые и постоянно меняющиеся мнения толпы, появился не в середине 1930-х годов. Черчилль следовал этому императиву на протяжении всей карьеры. Еще в бытность работы над «Мировым кризисом», анализируя поступки президента США Вудро Вильсона (1858–1924), он заключал, что «трудно человеку создать что-либо великое, если он пытается сочетать яркий блеск благотворительности по отношению ко всему человечеству с обостренным чувством популизма в партийной борьбе»
[1934].
Но не заложен ли в подобной модели поведения прямой путь к диктатуре? Нет! Это выступление не против демократии, а против популизма, практики сверять каждое свое действие с результатами ежедневных опросов. Мерить пульс и температуру бывает полезно, а порой и необходимо, но превращать это в привычку не самое лучшее занятие, считал Черчилль. Для выражения своей точки зрения он обращался и к другим аналогиям. Иронизируя однажды над советом, что «правительство должно всегда держать ухо близко к земле», он заметил — тогда придется встать на колени и склониться, приняв тем самым «не самую благородную позу»
[1935].
Несмотря на свою конфронтацию с руководством тори, Черчилль вполне искренне надеялся войти в состав правительства. Он понимал, что правлению Макдональда скоро придет конец. В марте 1935 года он сравнил правительство с «огромным айсбергом, который долго дрейфовал в теплых морях и у которого растаяло основание». Недалек час, когда он «перевернется». Правительству не хватало «руководящего разума», «эффективного премьера»
[1936]. Прогнозы Черчилля сбудутся летом 1935 года. Правда, никаких кардинальных изменений не произойдет. На политическом Олимпе просто сделают рокировку: по состоянию здоровья Макдональд оставит пост премьер-министра, поменявшись с Болдуином местами. В октябре объявят всеобщие выборы — последние до начала Второй мировой войны.
По результатам выборов Консервативная партия вновь заняла большинство мест в парламенте
, обеспечив место своему лидеру на капитанском мостике. Началось формирование нового правительства (вновь национального). В момент подведения итогов голосования Черчилль находился в Сторноувэй-хаусе, где Бивербрук устроил праздничную вечеринку по случаю победы тори. «Что ж, с тобой покончено, — не заботясь о чувствах своего друга, выпалил газетный магнат. — У Болдуина настолько много голосов, что он сможет справиться и без тебя». Услышать такие слова было неприятно и обидно. «Я был застигнут врасплох и оскорблен», — признается Черчилль
[1937].
Бивербрук и в самом деле выразился жестко, но в целом он был прав. Во-первых, Болдуин не планировал кадровых пертурбаций. «По всей видимости, в кабинете будет немного изменений», — сообщал одному из своих друзей Томас Джонс
[1938]. Во-вторых, он не видел острой необходимости в бывшем министре финансов. Черчилль же надеялся. Он вновь хотел возглавить Адмиралтейство
[1939]. После выборов он удалился в Чартвелл, где провел шесть дней у телефона, ожидая звонка с Даунинг-стрит. Но звонка не последовало. Вскоре был объявлен новый состав правительства. Места шестидесятилетнему политику в нем не нашлось.
Человеку не дано предугадать ни как его слово отзовется, ни к каким успехам или, наоборот, невзгодам приведет тот или иной поступок. Черчилль хорошо усвоил эту особенность, которой не раз находил подтверждение в своей жизни. Размышляя спустя десятилетие над событиями осени 1935 года, он еще раз убедится в ограниченности человеческого предвидения. Впоследствии он скажет, что формирование нового правительства без его персоны стало «благословением». «Мистер Болдуин не больше меня тогда осознавал, насколько огромную услугу мне оказывает, предотвратив мое участие во всех компромиссах и упущениях, которые кабинет министров совершит в следующие три года», — прокомментирует он
[1940]. Но в 1935 году он смотрел на произошедшее иначе. По его собственным словам, он испытал «огромное и горькое разочарование»
[1941], а сам Болдуин своим решением рассчитывал нанести своему коллеге «фатальный политический удар». И они оба думали, что тогда ему удалось это сделать
[1942].
