Бурные выяснения отношений и подобные реплики не следует воспринимать буквально. Как и большинство его предшественников, носящих титул принца Уэльского, Эдуард хотел стать королем. Но это желание было продиктовано не стремлением облечь себя властью. Он надеялся, что после интронизации у него появится больше возможностей для претворения в жизнь своих воззрений. Единственное, что его смущало, так это связывающие по рукам и ногам правила, устои и обычаи общества. Он сам однажды признался Генри Чэннону (1897–1958), что опасается стать «плохим королем», поскольку ему тяжело сносить «ограничения, этикет и одиночество», налагаемые короной
[2082].
В последней фразе короля обращает на себя внимание не только упоминание об «ограничениях», с которыми связан его августейший пост, но и «одиночество». Вершина власти, в принципе, не то место, где хватает пространства для близких людей, но даже в подобных стандартных условиях Эдуард был крайне одиноким человеком. К моменту восшествия на престол у него не было ни жены, ни детей, ни теплых отношений в родной семье. Оставались только друзья и любимые женщины. Друзей было немного. Женщин тоже. Несмотря на высокое положение, а также внешнюю привлекательность, у наследника престола не складывались отношения с представительницами прекрасной половины человечества. По крайней мере до тех пор, пока в его жизни не появилась женщина, закрывшая собой брешь одиночества. Ее звали Бесси Уоллис Симпсон (1896–1986). Свое имя она получила в честь отца, скончавшегося до ее рождения, — Уоллис, что является искаженным от Уэльса. Таким образом, не только характеры, но и имена двух любовников совпадали.
Их отношения начались в 1934 году. К тому времени Уоллис была замужем. Помимо этого брака, в ее биографии также имел место развод. На все это можно было бы закрыть глаза, если бы речь шла о легких отношениях, и если бы Эдуард не являлся монархом Соединенного Королевства.
Смог бы Эдуард взять себе в жены дважды разведенную женщину? Одни исследователи считают, что, являясь главой англиканской церкви, он был лишен подобной возможности
[2083]. Другие менее категоричны и, указывая на «туманность матримониального законодательства», не исключают заключение подобного брака
[2084]. В любом случае, определенно можно сказать одно: последовавшие в декабре 1936 года события не были продиктованы исключительно желанием сохранить любовь к Симеон. Даже при самом неблагоприятном развитии событий Эдуард мог сохранять свои отношения с любимой женщиной. Но непримиримость с условностями и категоричность подталкивали его к кардинальному решению — законному и полноценному браку. Пример его дедушки, тоже Эдуарда, который, с одной стороны, защищал свою семью, а с другой — заводил романы на стороне, был для нового короля неприемлемым. Он хотел «соответствовать собственному понятию о чести», как заметил знавший его писатель Эмиль Людвиг
[2085], а также иметь, как выразился Уинстон Черчилль, «гармоничную и настоящую личную жизнь, подобную той, которой обладает множество мужчин и женщин во всем мире»
[2086].
На поведение короля, помимо его собственных желаний и неписаных правил, также повлияла реакция, с которой общество отреагировало на связь с замужней женщиной. До поры до времени о его отношениях с миссис Симпсон широкой публике известно не было. Но когда правда была обнародована, Эдуард столкнулся со сметающим все на своем пути потоком людского негодования, замешенного, как это обычно бывает, на клевете, непонимании и глупости. Из некогда популярного принца Уэльского он превратился в непопулярного короля Эдуарда VIII. Общество заполнила гремучая смесь сплетен и полуправды. Эдуарда осуждали за то, что он не совершал, и обвиняли в том, что он стремился исправить. Над головой британского монарха начали сгущаться тучи, идущие с Флит-стрит, Даунинг-стрит и резиденции архиепископа Кентерберийского. Три самые мощные силы британского общества — пресса, правительство и церковь — объединились против короля, делая его положение невыносимым. Вынужденный решать, что ему делать дальше, Эдуард, казалось бы, нашел выход. Помимо своего августейшего положения, он также носил титул герцога Ланкастерского, и его возлюбленная могла разделить с ним этот титул, став герцогиней.
Вариант с морганатическим браком был предложен на рассмотрение Болдуину. По мнению премьера, парламент не одобрил бы такое решение. Но король все же настоял на обсуждении вопроса в правительстве. Предложение было рассмотрено кабинетом министров. Ответ был отрицательный. Для того чтобы окончательно лишить короля надежды на возможность безболезненного разрешения сложившейся ситуации, Болдуин направил в доминионы письма с просьбой к коллегам, руководителям местных правительств, высказать свою точку зрения по наболевшему вопросу. В ответ он получил пять писем, которые не представляли ни мнение народов доминионов, ни правящей в них элиты. Это было лишь мнение пяти отдельных чиновников, и мнение негативное. Болдуину этого оказалось достаточно, чтобы дать королю понять, насколько он одинок в своей точке зрения
[2087].
Будучи прижатым к стенке, Эдуард решил ухватиться за последнюю соломинку. Он спросил у Болдиуна, не будет ли тот возражать против встречи короля с Уинстоном Черчиллем.
Это был продуманный ход. Черчилль давно поддерживал теплые и даже «дружеские»
[2088] отношения с королем. По его собственным словам, он «знал короля, когда тот был еще ребенком»
[2089]. В 1911 году наш герой, занимающий в тот момент пост министра внутренних дел, принимал участие в «красивой и трогательной»
[2090] церемонии в замке Карнарвон, графство Гвинед, Уэльс, которая была посвящена инвеституре принца Уэльского. Именно Черчиллю выпала честь «стоять рядом с Его Величеством и провозглашать его звания и регалии»
[2091]. «Энтузиазм был искренним и безграничным, — признавался он на следующей день после церемонии своей супруге. — Это было самое счастливое событие, которое надолго останется в памяти всех тех, кто принял в нем участие»
[2092].
