«Вы не успокоитесь, пока не сломаете короля окончательно?», — прокричал Черчилль, обращаясь к Болдуину. После этой реплики под гул возмущенных депутатов он стремительно покинул зал палаты общин. В коридоре он сказал одному из своих коллег, что отныне его «политическая карьера закончена»
[2123]. Причем этот «конец» пришел не сам по себе и не стал результатом чьего-либо зловредного труда, а явился следствием поступков самого Черчилля, который повернул свою карьеру на несколько лет назад.
Но самое интересное произошло дальше. Что Черчилль сделал после того, как нанес сокрушительный удар по своему реноме, обнулил шансы на дальнейший успех в политике, а также подвергся небывалому за более чем тридцатипятилетнюю парламентскую практику остракизму со стороны депутатов? Он не стал заливать горе в ресторане палаты общин. Он не отправился зализывать раны домой. Он не захотел жаловаться близким. Вместо этого он принял участие в заседании Комитета 1922, в котором выступил с объемной и успешной речью о национальной безопасности. Присутствовавший на его выступлении личный парламентский секретарь заместителя министра авиации Стюарт Хью Минто Рассел (1909–1943) заметил, что это «была хорошая речь, которую неплохо приняли»
[2124]. Черчилль коснулся текущего состояния и вопросов развития военно-морского флота, армии и ВВС. Стенографистам потребовалось свыше 1700 слов, чтобы передать основные идеи
[2125]. Это выступление свидетельствовало об огромной выдержке политика. А по мнению понимающего толк в подобных вещах Роя Дженкинса, оно также демонстрировало, что Черчилль был «не только эгоистичной примадонной, но и опытным актером, членом труппы»
[2126].
Утром 10 декабря Эдуард VIII совершил последний поступок в ранге короля. Он подписал свое отречение: «Я, Эдуард VIII, король Великобритании, Ирландии и заморских британских доминионов, император Индии, настоящим заявляю о моем бесповоротном решении отречься от престола, которое распространяется на меня и моих потомков, и желаю, чтобы оно вступило в силу немедленно. В подтверждение сего подписано мною собственноручно в десятый день декабря 1936 года в присутствии свидетелей, подписавшихся ниже. — Эдуард И. I.»
[2127].
В тот же день решение короля было рассмотрено в палате общин. Первыми слово взяли лидеры лейбористов и либералов, с пониманием принявшие новости из Форт Бельведер. Затем со своей оценкой происходящих событий выступил Черчилль. На этот раз он не был освистан. Да и за что его можно было освистать, когда после подписания акта об отречении он уже не мог никому навредить. «Что сделано, то сделано, все произошедшее уже стало достоянием истории, и лично я бы предпочел, чтобы там, в истории, оно и осталось», — резюмировал политик
[2128].
Вечером после заседания Эмери записал в дневнике впечатления от этого выступления, заметив, что речь его коллеги отличалась «восхитительной фразировкой»
[2129]. Спустя годы Эмиль Людвиг назовет эту речь «классической», достойной «древнеримского оратора» и «книг для чтения английских школьников». По мнению немецкого писателя, «Черчилль был единственным из шестисот депутатов, кто перенес событие в область Истории, показал всему миру истинный характер короля, а в завершение поднял подругу Эдуарда над морем клеветы и грязи, которое бурлило вокруг нее все последние недели»
[2130].
В своем выступлении, признав случившееся и найдя ему место в историческом контексте, Черчилль счел необходимым сделать два замечания. Первое, что во время кризиса отречения Эдуард всегда «строго и добросовестно следовал букве и духу конституции» и «ради мира и благополучия своего государства добровольно принес великую жертву, которую от него не требовал британский закон»
[2131].
Вторая ремарка касалась уже роли самого Черчилля, который бросился на защиту интересов монарха, призывая всех проявить «терпение». В связи с этой репликой, а также активностью нашего героя, решившего встать на защиту короля, и теми плачевными для его репутации результатами, к которым привела его деятельность, уместно задаться вопросом, чем же он руководствовался в своих стремлениях? Выступая 10 декабря перед депутатами, Черчилль следующим образом объяснил мотивы своего поведения: «Я бы умер от стыда, если бы, пусть и в своем нынешнем независимом и неофициальном качестве, не приложил все усилия, чтобы не отыскать хоть какой-нибудь законный способ, пусть даже самый безнадежный и малоэффективный, который мог бы удержать короля на троне предков»
[2132]. В своих послевоенных воспоминаниях, упоминая о своей роли в этом кризисе, он сошлется на «персональную лояльность», которую испытывал по отношению к Эдуарду
[2133].
Пытаясь понять причины, заставившие Черчилля поддержать короля, Уильям Манчестер ссылается на ценное, но редкое качество политика — умение дружить. Он не мог предать тех, кого считал своими друзьями
[2134]. Частично да, но это не все. Как будет показано дальше, когда того потребуют обстоятельства, Черчилль будет весьма жёсток по отношению к бывшему монарху. И даже в 1939 году во время одной из личных бесед скажет ему: «Когда наши короли вступают в противоречие с нашей конституцией, мы меняем наших королей»
[2135]. Нет, дело не только в благородстве. В своем стремлении предотвратить отречение Черчилль преследовал отчасти и собственные интересы. Понимая, что его шансы войти в состав правительства уменьшаются с каждым месяцем, а возможность занять пост премьер-министра уже кажется больше эфемерной, чем реальной, он решил действовать решительней и изобретательней. Там, где лобовой удар оказался бессилен, он попытался зайти с фланга и использовать сложившуюся патовую ситуацию для смещения правительства Болдуина и формирования своего кабинета.
