Первой на очереди была «заветная цель» Гитлера
[2199] — Австрия, присоединенная к Третьему рейху в марте 1938 года. То, что аншлюс Австрии противоречил международному праву, фюрера не смутило. Но не только его. В Лондоне отказались рассматривать новый успех Берлина как акт агрессии. Чемберлен согласился расплатиться независимостью чужого государства ради сохранения свободы собственного. В его понимании подобная торговля жизнями и территориями называлась «политикой умиротворения». В то время как на самом деле он лишь отодвигал нападение на собственную страну, укрепляя потенциального противника.
Реакция Черчилля была предсказуема. Выступая в палате общин на следующий день после начала аншлюса и победоносного въезда Гитлера в Вену, он заявил, что «трудно переоценить всю серьезность произошедших событий». Нацисты не просто присоединили соседнюю территорию. Они одержали важную стратегическую победу в их «тщательно продуманном и выверенном по времени, поэтапно реализуемом плане агрессии». Вена — это не просто музыкальная столица Европы и город с красивыми архитектурными ансамблями, древней культурой и знаменитыми картинными галереями, «это транспортный узел, связывающий между собой все страны, ранее входившие в состав Австро-Венгерской империи, а также страны юго-востока Европы». «Захватив Вену, — сокрушался Черчилль, — нацистская Германия получила возможность — с помощью военных и экономических мер — контролировать все магистрали Юго-Восточной Европы».
Учитывая одержанную стратегическую победу, наивно полагать, что Гитлер остановит свои притязания. «Германия в ее нынешнем состоянии будет продолжать стремиться к господству над всей Юго-Восточной Европой», — предсказывал британский политик. По его мнению, после падения Австрии значительно ухудшится ситуация для Чехословакии, которая «когда-то была самым развитым промышленным регионом Австро-Венгрии». Отыне Чехословакия находится в военной и экономической изоляции, и без «проведения переговоров с целью реализации мер по обеспечению ее права на использование путей сообщения» это государство вскоре «одним махом может быть полностью отрезано от остального мира»
[2200].
Какой выход из сложившейся ситуации предлагал Черчилль? Объединение народа. «У британской программы перевооружения и британской внешней политики должна быть моральная первооснова, — убеждал он. — Нам нужна цель, которая сплотила бы наш народ, вдохновила его и позволила бы нам заручиться его искренней поддержкой». Также он признал необходимость создания «концепции», которая позволила бы «расшевелить» другие страны. В качестве таковой он предлагал вернуться к идее коллективной безопасности и не только «твердо заявить о нашей приверженности положениям Устава Лиги Наций»
[2201], но и расширить международное сотрудничество, заключив «великий» франко-англо-советский союз.
Чемберлен тоже размышлял над этой идеей. Он беседовал насчет «Великого альянса» с министром иностранных дел Галифаксом, а также передал этот план на рассмотрение начальникам штабов и экспертам внешнеполитического ведомства. Сама идея ему показалось «привлекательной», но ровно до той поры, пока дело не касалось ее реализации. «Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, что Франция и мы ничего не можем сделать для спасения Чехословакии от вторжения немцев», — признался премьер-министр своей сестре
[2202].
В этом и заключалась ключевая ошибка Чемберлена, отказывающегося принимать внешнеполитические и геополитические реалии. Черчилль же продолжал говорить так, как будто война уже началась. «А разве у кого-нибудь повернется язык назвать нынешнюю ситуацию миром? — спросит он во время своего очередного выступления в палате общин в марте 1938 года. — Разве это не самая настоящая война, хотя пушки пока и молчат? Разве в ходе развернувшегося международного конфликта не одерживаются победы и не завоевываются территории? Разве не переносятся границы и не покоряются целые народы?»
[2203]. Вспомните Китай, Эфиопию, Рейнскую область. А теперь еще и Австрия. «Когда-то мы твердо стояли на ногах, но стоило нам отступить на пару шагов назад, как мы утратили опору, — не унимался Черчилль. — Стоит нам еще немного попятиться, и мы низринемся в пропасть»
[2204]. Он сравнивал свою страну с «коровой, уныло мычащей то в Берлине, то в Риме, в то время как тигр и аллигатор уже приготовились ее съесть»
[2205].
«Ваше выступление потрясающее с первого до последнего слова», — даже не пытаясь сдерживать эмоций, признался Черчиллю Роберт Бут-сби (выделено в оригинале. — Д. М.)
[2206]. «Замечательный пример ораторского мастерства», — записал в своем дневнике Гарольд Николсон, который также хотел взять слово, но после Черчилля, выразившего все, но гораздо лучше, смиренно отказался от своей затеи
[2207].
Незаметно пролетело несколько месяцев. Черчилль знал, что новая фаза кризиса не за горами. «Я думаю, что в следующие две-три недели нам придется выбирать между войной и позором, и у меня мало сомнений относительно того, какое решение мы примем», — поделится он своими опасениями с Ллойд Джорджем
[2208]. На календаре был август. Черчилль планировал через несколько месяцев осуществить очередной визит в США, в Калифорнию. Но понимая, что надвигается буря, он изменил планы и остался в Англии.
Он оказался прав. На следующий месяц Европа содрогнулась от нового удара и нового предательства.
Как Черчилль и предсказывал, следующей после падения Австрии пришла очередь Чехословакии. Гитлер пригрозил войной, в Праге прошел приказ о мобилизации. Британское правительство собралось на экстренное заседание. Когда оно закончилось и министры вышли из кабинета, они увидели у двери ожидающего их Черчилля. Он потребовал срочной подготовки и оглашения ультиматума Гитлеру. По его мнению, этот шаг был последним, который мог предотвратить «оползень»
[2209]. Но вместо этого Чемберлен вылетел на переговоры сначала в Берхтесгаден, затем в Годесберг. Началось обсуждение условий сделки, приведшей к продаже независимости очередной страны ради сохранения безмятежного существования другой. Только цена оказалась непомерно высокой. К тому времени, когда Чемберлен вступил в переговоры с Гитлером, у Черчилля уже сформировалась в голове ставшая впоследствии известной лаконичная, но страшная формула: «Если выбирая между войной и позором, правительство выбирает позор, то в скором времени оно получит и позор, и войну»
[2210].
