На самом деле упорствовать продолжал Чемберлен. Он планировал установить «превосходные отношения» с Франко, помочь скреплению отношений между Францией и Италией, а также начать разоружение
[2232]. И это в то время, когда в кулуарах стали все громче звучать недовольства работой правительства в решении важнейшей задачи повышения обороноспособности страны. Виноваты в этом были многие, но основную ответственность возлагали на Инскипа. «Инскип определенно должен оставить свой пост», — записал в дневнике дипломат Оливер Харви (1893–1968). По его мнению, на эту должность необходимо назначить Черчилля. Но тот же Харви признавал, что «премьер скорее умрет», чем пойдет на такой шаг
[2233].
Черчилль также не питал особых надежд. За несколько дней до парламентских дебатов относительно подписанного в Мюнхене соглашения он принимал у себя в Чартвелле двадцатишестилетнего продюсера Би-би-си Гая Фрэнсиса де Монси Бёрджесса (1912–1963). Да, да, это был именно тот Гай Бёрджесс, в будущем сотрудник MI-5 и Форин-офиса, который вместе с Кимом Филби (1912–1988), Дональдом Маклином (1913–1983) и Энтони Блантом (1907–1983) станет членом знаменитой «Кембриджской пятерки», успешного детища советской разведки
*
[2234].
В тот день в Чартвелле беседа была посвящена не секретам Соединенного Королевства, а мрачным размышлениям хозяина поместья. Он поделился, что к нему «за советом и помощью» обратился президент Чехословакии Эдвард Бенеш. «Но какой ответ я могу ему дать? — сокрушался Черчилль. — Я пожилой человек без власти и без партии. Что я могу ему посоветовать и какую помощь оказать?» Бёрджесс назвал красноречие политика. «Мое красноречие! Ах, да… герр Бенеш может на него рассчитывать в полном объеме. Но что еще я могу ему предложить, мистер Бёрджесс?» Собеседник не знал, что ответить. Возникла пауза, которую прервал сам политик. «Вы молчите, мистер Бёрджесс. И правильно делаете. Что еще я могу предложить герру Бенешу? Только одно: моего сына Рандольфа, который уже проходит подготовку, чтобы стать офицером»
[2235].
Беседа Черчилля с Бёрджессом продлилась несколько часов. Молодой человек был удивлен, что за все это время не раздалось ни одного телефонного звонка. Мир, казалось, забыл о Черчилле. И в общем-то понятно почему. Прошло почти два года после отречения Эдуарда VIII. Европа сотрясалась под ударами тевтонского молота, прочертившего новые границы. Черчилль выступил против сдающего позиции правительства — и вновь проиграл. Который уже раз за последние девять лет! Поражения всегда опасны. Особенно в политике. Особенно когда они следуют одно за другим. Особенно когда уходит время.
Тридцатого ноября Черчиллю исполнилось шестьдесят четыре года. Год — до формального выхода на пенсию. Окружающие стали замечать, что возраст начал оказывать влияние и на этого исполина. Во время одного из обсуждений в палате общин Черчилль обвинил Хор-Белиша в самодовольстве. Последний это так не оставил и попросил обидчика конкретизировать свои претензии: «Когда и где?» «Я никогда не прихожу на заседания неподготовленным», — ответил Черчилль и начал рыться в своих записках, перемежающихся с вырезками из газет. На поиски ушло некоторое время, что не добавило основательности критическому замечанию. Наконец, материал был найден. Правда, он оказался не самым лучшим примером. Когда Черчилль зачитал его вслух, получилось, что цитата больше оправдывала Хор-Белиша, чем осуждала его поведение. Оратор смутился, пытаясь сделать хорошую мину при плохой игре. «Он просто становится пожилым человеком», — резюмировал один из очевидцев
[2236].
Да, конечно, он становился пожилым человеком. Годы брали свое, но Черчилля еще рано было списывать со счетов. Его звездный час пока не настал. А казусы случались и с более молодыми депутатами, бывает.
Сказывалась и обычная усталость. Черчилль был слишком загружен в это время, как, впрочем, и в любое другое своей жизни. Он работал одновременно над несколькими литературными проектами, писал статьи сразу для нескольких изданий, был в курсе последних новостей международной и внутренней политики (причем большинство новостей он получал не из СМИ), постоянно готовился к выступлениям на заседаниях парламента или на прочих публичных мероприятиях.
Возьмем для примера один из самых спокойных (для Европы) периодов этого пятилетия — 1937 год. Всего за триста шестьдесят пять дней Черчиллем было написано шестьдесят четыре статьи — по одной статье меньше чем за шесть дней. Одновременно с этим он работал над четвертым томом «Мальборо» и издал один из лучших своих сборников — «Великие современники». Нельзя забывать и о деятельности в парламенте — Черчилль брал слово на двадцати девяти заседаниях палаты общин. Общий объем текстов его выступлений в парламенте за год составил свыше сорока двух тысяч слов. Поэтому прав был Мартин Гилберт, когда, описывая «пустынные» 1930-е годы, заявил, что хотя это и была пустыня, но «населенная пустыня»
[2237].
Работа — напряженная, иногда изматывающая, но всегда приносящая удовлетворение — стала одним из тех факторов, который помог Черчиллю не сломаться, не впасть в уныние, не опустить руки и не отказаться от борьбы. Благодаря работе он смог выстоять под прессом неблагоприятных обстоятельств, критических замечаний и враждебных мнений. Но после Мюнхена Черчилля вновь, как и в начале 1937 года, сковал призрак бессилия. На время он снова разуверился в силе речей и статей, исходящих от одиночки. Выступления «не обсуждаются и не находят отклика», — пессимистично констатировал он
[2238], признаваясь друзьям о своем «крайне тяжелом душевном СОСТОЯНИИ»
[2239].
Но так же, как и два года назад, он справился со сковывающим его душу демоном. Выступая в палате общин через неделю после Хрустальной ночи, он постарался привести в чувство собравшихся депутатов, объяснив им, что «настал момент, когда все должны услышать звук набатного колокола и осознать, что он означает призыв к действию, а не похоронный звон по нашей стране и нашей репутации»
[2240].
