Свою долю в титаническом самоконтроле и удивительной способности оставаться на плаву сыграла самоуверенность Черчилля, граничащая с манией величия. Однажды заметив, что «мания величия — это единственная форма здравого смысла и душевного равновесия»
[2241], он имел в виду спасительное воздействие самомнения; чем выше самомнение, тем меньше возможностей у критики проникнуть в ключевые области личности и разрушить ее. Свою лепту в сохранение настроя внесли и широкие массы. В течение трех месяцев после Мюнхенского сговора Черчилль получил несколько сотен писем поддержки от обычных людей, принадлежащих разным слоям и придерживающихся разных политических убеждений.
По своей природе Черчилль был склонен к конструктивным решениям, поэтому одними осуждениями правительства в 1930-е годы его деятельность не ограничивалась. Своей целью он поставил, используя все, что было в его силах, «побудить правительство начать широкую и чрезвычайную подготовку, рискуя даже вызвать тревогу во всем мире»
[2242]. Раньше он достигал желаемого, проталкивая свои инициативы в кабинете министров. Теперь, лишенный административных рычагов оказания влияния на политическую действительность, он решил задействовать другое свое призвание — литературный труд.
Черчилль не зря на протяжении многих лет придавал столь огромное значение печатному слову. Как журналист и как историк он давно пришел к выводу, что если победы достигаются на полях сражений, то репутация создается на страницах газет и книг. Еще в годы Первой мировой войны он на собственном опыте убедился, какую роль играет пресса в формировании общественного мнения. Отбиваясь от обвинений насчет катастрофы в Дарданеллах, он обратит внимание специально сформированной комиссии, что благодаря правильному освещению в прессе сражений на Сомме, которые по своим потерям превосходили печально знаменитую военно-морскую операцию у турецкого побережья, они, тем не менее, превозносятся, как «длинная череда известных и памятных побед»
[2243].
В 1935 году Черчилль решил написать эссе, в котором попытался выразить свое мнение относительно истории развития прессы, ее особенностей и перспектив на будущее. Этот опус выйдет в Collier’s в том же году в номере от 28 декабря. Начиная свое исследование с древних времен, автор приходит к выводу, что помимо «стратегического значения», с которым связан «быстрый обмен информации», «человечество всегда хотело получать новости, поскольку получение информации о внешнем мире является важным элементом нашей натуры»
[2244].
Но мир не стоит на месте. «Когда есть два способа достижения результата: старый и новый, последний начинает постепенно вытеснять предшественника», — глубокомысленно замечает Черчилль, добавляя при этом, что это замещение будет успешным, если «новое позволяет лучше достигать» требуемого результата
[2245]. На тот период, когда писалась статья, новейшим способом донесения информации до широкой публики стало радио и в меньшей степени — пока только вышедшее на сцену истории телевидение. Смогут ли они заменить печатное слово?
Прежде чем рассмотреть ответ на этот вопрос, необходимо напомнить, что в мировоззрении Черчилля в этот период преобладал консерватизм. Соответственно и свою точку зрения он сформировал не без влияния этой тенденции. Он привел множество доводов, пытаясь доказать читателям, что, какими бы преимуществами ни обладало радио и телевидение, они никогда окончательно не вытеснят донесение информации в печатном виде.
В целом, по прошествии нескольких десятилетий, можно согласиться с этим утверждением, хотя некоторые из приведенных Черчиллем аргументов носят условный, а иногда и наивный характер. Например, когда он описывает, что к газете или журналу можно всегда вернуться, перечитать статью второй раз или обратить внимание на конкретный момент, который был пропущен. Также он отмечает, что концентрация внимания во время чтения выше, чем при прослушивании радио
[2246]. Несмотря на то что некоторые из представленных им доводов потеряли свою актуальность с развитием информационных технологий, проведенный анализ, считает профессор Джонатан Роуз, показывает, что «Черчилль размышлял о медиа серьезно и проницательно, прекрасно понимая, как СМИ функционируют в обществе»
[2247].
Выводы Черчилля относительно радио не означают, что он не ценил новый медиаресурс. Напротив, он относительно быстро осознал, насколько огромным потенциалом обладает эта технология. Еще в 1933 году, анализируя изменения в политической жизни страны с момента его первого избрания в парламент, он отмечал, что если раньше во время предвыборных гонок кандидат мог лично побеседовать с тремя четвертями своих сторонников в избирательном округе и почти с половиной электората, то спустя тридцать лет за пару недель, отведенных на агитацию возросшего числа избирателей, можно «коснуться лишь периферии».
И выступления на публике, и публикации в газетах стали менее эффективны, чем прежде. Печатные издания, конечно, увеличили свои тиражи, но кто теперь является основным потребителем продукции? — люди, стремящиеся хоть как-то отвлечься и развлечься от утомительной повседневной работы. Программные заявления и политические рассуждения — совсем не те темы, которые занимают граждан, читающих газеты в общественном транспорте по пути на работу. И тут на сцену общественной жизни выходит «удивительный новый инструмент, замечательный аппарат, позволяющий поддерживать непрерывное взаимодействие между голосующими миллионами и руководством», — радио. Черчилль называет радио «потрясающим, восхитительным подарком»
[2248].
Возвращаясь к статье в Collier’s. После вступительных слов, краткого рассмотрения истории развития средств массовой информации и оценки их перспектив, Черчилль перешел к основной теме и главному постулату: пресса не только сообщает новости — она же формирует и общественное мнение
[2249]. Актуализируя свои выводы в 1939 году, он заявит: пропаганда в Третьем рейхе достигла такого уровня, что в любой момент жителям Германии могут сообщить, будто на них собираются напасть Британия, Франция и Россия; или хуже того — что они уже напали, и все военные приготовления — лишь ответная мера на немотивированную агрессию других стран
[2250].
