Но к чему приводит ограничение мнений? Только ли к тому, что широкие массы не получают всех сведений и не имеют представления о реальном положении вещей? Нет. Гораздо более опасным и тяжелым последствием является разрушение личности. В условиях, когда «сцена, экран, литература, пресса и образование» становятся «инструментами пропаганды», каждый новый лозунг, каждое новое повторение выгодных режиму фактов и призывов укрепляет массовое сознание, подавляя индивидуальное начало, стремления и порывы
[2375].
Но распространяемое диктаторами табу на свободу мнений и волеизъявления играет с ними же самими дурную шутку. Ограничивая свободу мыслей, диктаторы сами себя лишают независимых и ценных сведений. В то время, пока они сообщают народу лишь ту информацию, которая усиливает достижения диктаторов, собственные подчиненные держат их в неведении, «скармливая им лишь те факты, которые они способны переварить». Из-за отсутствия «независимых голосов» «скандалы, продажность и недостатки не выявляются», они «продолжают гнить за помпезным фасадом государства». И в этом проявляется еще одна форма бессилия диктаторов. Несмотря на свою внешнюю властность и декламируемую мощь, на самом деле «их уши глухи, их пальцы окоченели, они не чувствуют ног, двигаясь вперед в тумане и темноте неизмеримого и неведомого»
[2376].
Распространение идей представляет собой весьма тонкий инструмент влияния. Нередки случаи, когда свобода мысли напоминает троянского коня, несущего в себе под внешней оболочкой конструктивной оппозиции агрессивные стремления иностранных государств установить контроль и навязать свою политику. Черчилль слишком хорошо знал историю, чтобы не осознавать, насколько часто подобный сценарий уже имел место. Поэтому, упоминая о праве людей свободно выражать свое мнение, он одновременно делал важное дополнение о недопущении вмешательства иностранных государств в управление его собственной страной. «Мы должны держать наш дом в порядке и быть готовы его защищать, отстаивая нашу независимость от зарубежных зол и иностранной пропаганды», — убеждал он своих сторонников
[2377].
Четвертый вывод сводился к тому, что хотя диктаторы и «презирают всех, кто отказывается мыслить масштабами тысячелетия», на самом деле они «всегда очень торопятся»
[2378]. Это и не удивительно, когда столько врагов, когда легитимность приобретения власти является условной, а вопрос преемственности не решен и до кончины диктатора решенным быть практически не может. Отсюда и неустойчивость правления. «Политика великого народа, которая всецело зависит от личности отдельного человека, подвержена значительным изменениям после устранения последнего», — отмечал Черчилль еще в бытность работы над первым томом «Мирового кризиса»
[2379].
Пятый вывод — диктатура антагонистична не только демократии, но и другой форме диктатуры. На пропасть, которая разделяет фашизм и коммунизм, а также на огромную опасность, которую несет противостояние «соперничающих нерелигий», Черчилль указал еще во время Гражданской войны в Испании. «В смертельной схватке сошлись две антагонистические современные системы, — писал он в Evening Standard в августе 1936 года. — Фашизм столкнулся лицом к лицу с коммунизмом. Дух и энергия Муссолини и Гитлера состязаются с такими же качествами Троцкого и Белы Куна»
[2380]. В июле 1937 года Черчилль написал в Collier’s статью, в которой подчеркнул различия коммунизма и нацизма. Он сравнил их с Южным и Северным полюсом. Оказавшись на одном из них, очень трудно определить, на каком именно полюсе ты находишься. При этом они расположены на разных концах земного шара и значительно различаются друг с другом
[2381].
Последнее было для Черчилля особенно интересно. Именно из-за этого неизбежного противостояния Черчилль видел в СССР — «одной из величайших заинтересованных держав»
[2382] — союзника в возможной войне с Германией. В апреле 1939 года он имел откровенную беседу с послом Иваном Михайловичем Майским (1884–1975), с которым «давно поддерживал дружеские личные отношения»
[2383]. В ходе беседы он подчеркнул, что Британии и Европе «требуется помощь России»
[2384]. До своих коллег он как мог пытался донести мысль, что «нацизм угрожает основным интересам русского государства»
[2385] и основу «Великого альянса» составляет «достижение взаимопонимания с Россией»
[2386], но его не слушали. Руководители Британии и Франции допустили серьезную ошибку, не придав значения мудрым словам Черчилля, что «Россия не пойдет на заключение соглашений, если к ней не будут относиться как к равной»
[2387]. Летом 1939 года британская и французская дипломатия переиграла самих себя, упустив пакт Молотова — Риббентропа и оказавшись перед началом самого страшного противостояния в истории человечества без могущественного союзника, который был единственной силой, способной остановить распространение коричневой чумы и обеспечить победу в предстоящем военном конфликте. «Войны начинаются внезапно», — предупреждал Черчилль еще в феврале 1934 года
[2388]. Только «рядовые солдаты не отдают свои жизни с той же легкостью, с какой диктаторы произносят речи»
[2389]. Более того, в современных условиях даже страна-победитель «потеряет в войне слишком много», а проигравшей стороне не останется ничего
[2390].
