Какие мероприятия предлагал Черчилль? Во-первых, прекратить гражданское неповиновение. Во-вторых, делегировать индийцам больше власти в провинциях, сохранив центральное управление за британцами. Подобные предложения о развитии представительного правления в регионах было не ново. По иронии судьбы именно в Индии Черчилль и почерпнул эту идею, штудируя монументальный восьмитомный труд Эдварда Гиббона (1737–1794) «История упадка и разрушения Римской империи». В третьем томе имеется следующий фрагмент, фактический предопределивший решение Черчилля:
Если бы такое же учреждение, дававшее населению право участия в его собственном управлении, было повсюду введено Траяном, семена общественной мудрости и добродетели могли бы пустить корни по всей Римской империи. Тогда привилегии подданных укрепили бы трон монарха; тогда злоупотребления самовольной администрации могли бы быть предотвращены или заглажены в некоторой мере вмешательством этих представительных собраний. Под благотворным и благородным влиянием свободы Римская империя могла бы сделаться непобедимой и бессмертной; если же ее громадные размеры и непрочность всего, что создается человеческими руками, воспрепятствовали бы такой неизменной прочности, то ее составные части могли бы сохранить отдельно одна от другой свою живучесть и самостоятельность
[247].
Выступления Черчилля не прошли незамеченными. Количество сторонников они ему не прибавили, зато добавили критики в его адрес. Черчиллю было не привыкать к хуле. Правда, на этот раз недовольство его поведением исходило из рядов его собственной партии, что являлось тревожным звоночком и говорило о расхождении с тори. Новый статус Черчилля был мгновенно подмечен прессой. В частности, The Times указывала, что отныне (декабрь 1930 года) эксминистр «представляет Консервативную партию не больше, чем убийцы из Калькутты» представляют индийцев на конференции Круглого стола. И хотя на самом деле реальное положение Черчилля в декабре 1930 года еще не было столь удручающим, как это представлялось склонным к преувеличениям журналистам, создаваемый вокруг политика вакуум не мог не внушать ему серьезных опасений. Уж кто-кто, а он-то прекрасно знал, чем грозит ему такая изоляция.
Но было ли все настолько опасно? Если вспомнить прошлые баталии Черчилля, то могло создаться впечатление, что ничего нового и катастрофичного в его карьере не происходило. Споры с однопартийцами никогда не были для него серьезным препятствием в отстаивании убеждений. В конце концов, неслучайно он дважды менял партийную принадлежность. Но прошлое не всегда способно дать правильный ответ, особенно если за полем зрения остаются важные нюансы настоящего и не придается должного значения набирающим силу тенденциям будущего. Даже беглого взгляда на сложившуюся в конце 1930 года ситуацию достаточно, чтобы понять, насколько отличалось положение Черчилля от партийных разногласий первой четверти XX века. Если в 1904 и 1924 годах еще было куда уйти для продолжения политической деятельности после разрыва с собственной партией, то в 1930 году такого места уже не было. Либералы лишились былого преимущества и уже не могли считаться серьезной политической силой. Лейбористы, наоборот, стремительно развивались, но объединение с ними для закоренелого антисоциалиста было маловероятным и труднореализуемым вариантом. Оставалось только хранить верность консерваторам, что Черчилль и сделал, признавшись Эмери: «Я собираюсь держаться за тори с цепкостью пиявки»
[248].
Сохранение верности Консервативной партии было выходом не только единственным, но и малоперспективным. Даже выступив открыто против Болдуина и одержав над ним победу, Черчилль все равно в тех условиях не мог бы стать лидером тори, а соответственно не сумел бы возглавить правительство. Для этого у него было слишком много недоброжелателей. А его мнение слишком часто подвергалось порицанию. Да и у действующего лидера уже был на примете человек, которому он с гораздо большей радостью передал бы бразды правления после своего ухода на покой — Невилл Чемберлен
[249].
Все эти несложные размышления приводили к неутешительному выводу, что, оставаясь в партии, у Черчилля были иллюзорные шансы стать премьером. Но меньшего он не хотел. Ему уже двадцать лет как прочили этот пост. И теперь, после стольких лет продвижения наверх, преодоления сложнейших преград, получения уникального опыта государственного управления и работы на ключевых позициях в правительстве, он мог навсегда лишиться этой возможности. Черчилль хотел руководить, и его трагедия в 1930-е годы заключалась в том, что в этот злосчастный период он был лишен такой возможности. Почему? Он сам ответил на этот вопрос в своей автобиографии: «Чтобы с достоинством и уверенно возглавлять партию или государство, необходимо, чтобы твои лидерские качества и идеи отвечали не только запросам, но и вкусам обоих»
[250].
В сложившейся непростой ситуации его взгляды не соответствовали «запросам и вкусам» партии. И в этих враждебных условиях Черчилль принимает тяжелое решение о выработке новой модели поведения. Не соглашаясь с мнением руководства тори и в то же время не имея возможности покинуть консерваторов, он формально остается в их рядах, а де-факто начинает формировать вокруг себя новую партию из своих приверженцев и единомышленников. «Никогда нельзя победить, идя по пути наименьшего сопротивления», — заметит он в годы Второй мировой войны
[251]. Выбранный им путь не обещал быстрых лавров; дорога, по которой он решил идти, имела множество проблем и не сулила высоких шансов на успех. Даже у хорошо его знавших коллег были сомнения в перспективности выбранной стратагемы. Еще в 1920 году Дэвид Ллойд Джордж иронично заметил ему: «Для того чтобы иметь партию, нужны последователи. У вас, Уинстон, их нет»
[252]. На самом деле последователи были. Только удастся ли их сохранить, а также хватит ли у Черчилля времени и сил, чтобы добиться желаемого? Это были уже иного рода вопросы, и отвечать на них в 1930 году не взялся бы даже самый проницательный аналитик.
Нелегко начинать путь, зная, что двигаться по нему придется в неблагоприятных и даже враждебных условиях, а конечная цель при этом может так и остаться недостигнутой. Обычно в таких случаях рассчитывать на помощь рационального объяснения не приходится. Силы черпаются из иных источников, таких как вера и убеждения. Именно на них и станет опираться Черчилль, признаваясь своему сыну, что «чувствует себя гораздо сильнее после начала обсуждения индийского вопроса». «Великое утешение — заниматься темой и беспокоиться о вопросах гораздо более важных, чем должность, партия или дружеские отношения»
[253]. Эту мысль Черчилль разовьет и в беседе с кузеном, 9-м герцогом Мальборо (1871–1934): «Политика слишком грязна для письменных слов. Я чувствую себя крепким и сильным»
[254].
