В октябре 1931 года парламент был распущен и объявлены всеобщие выборы, закончившиеся триумфальной победой Консервативной партии. В новом парламенте они обеспечили себе 437 мест.
Черчилль слишком долго и слишком последовательно критиковал лейбористов, чтобы не возрадоваться их поражению. По его мнению, подобного фиаско, когда партия, заявив о том, что олицетворяет общественное мнение и держит в своих руках будущее страны, лишилась (да еще с таким треском) поддержки огромного количества избирателей, Британия не видела на протяжении сотни лет. «Мы до сих пор протираем глаза, спрашивая себя — неужели это правда? Это правда!» — смаковал Черчилль
[312].
Несмотря на провал лейбористов, представительство которых в палате общин сократилось на 236 депутатских мандатов, Рамсею Макдональду вновь удалось сохранить кресло премьер-министра. Это стало возможно не столько благодаря выдающимся качествам знаменитого лейбориста, сколько хитрости и скромности лидера тори. По меткому наблюдению Черчилля, Болдуин «предпочитал суть власти ее форме»
[313] и «всегда довольствовался тем, чтобы другие имели обязанности, в то время как он удерживает полномочия»
[314]. Официально Болдуин объяснил свое решение остаться в тени тем, что его партия выходила на выборы под лозунгами коалиционного правительства, верность им она сохранит и после подсчета голосов. В действительности он счел пока нецелесообразным перехватывать инициативу у своего коллеги из Лейбористской партии. Тем более что, учитывая значительное присутствие тори в парламенте, от его мнения и так будет зависеть многое.
Пятого ноября был объявлен состав нового коалиционного правительства — правительства народного согласия. Внешне казавшийся «одним из сильнейших», вновь сформированный орган управления стал, по мнению Черчилля, «одним из слабейших в истории Англии». И дело было не в отсутствии в нем опального бунтаря. Слабость правительства объяснялась слабостью его лидера, согласившегося на дуумвират. Черчилль считал, что Макдональд, пошедший на сделку с совестью ради утоления ненасытной жажды власти, совершил ошибку. Лишь бы остаться у руля, он «порвал с социалистической партией, создание которой было делом всей его жизни». Результат был удручающим, но закономерным. Вместо деятельного поведения, направленного на решение наболевших проблем, премьер «погрузился в угрюмую пассивность»
[315]. «Своими плясками на сцене Вестминстера эти два старых лентяя прекратили вызывать у меня уважение», — сказал Черчилль одному из своих друзей насчет тандема «Рамси — Болдуин»
[316].
Черчилль мог осуждать новую расстановку сил, но для него самого все складывалось не самым лучшим образом. Количество сторонников его взглядов по индийскому вопросу в новом парламенте значительно поубавилось. Из 615 депутатов только двадцать являлись членами Индийского имперского общества. Впоследствии Черчилль скажет, что «не был удивлен» сложившейся ситуацией и «не чувствовал себя несчастным». Он продолжил свой отдых в Каннах, наблюдая за разворачивающимися в Англии событиями издалека.
«Как бы я поступил, если бы мне предложили присоединиться к новому правительству?» — спрашивал он себя спустя годы и сам же отвечал: «Не знаю»
[317]. Возможно, он действительно не знал. Зато явственно осознал другое: в таком правительстве, где ведущие места заняли середнячки — Макдональд, Болдуин и Чемберлен, его колоритной фигуре места не было. Но это уже были апостериорные выводы, а в 1931 году его положение представлялось совершенно иначе. Неприятными оказались и процедурные неудобства, последовавшие за изменением статуса. Четверть века Черчилль занимал первые ряды в палате общин, что давало ему возможность и право во время выступления размещать свои записки у курьерского ящика. Теперь, заняв место на задних рядах, он был вынужден, произнося речь, держать записки в руках, что было весьма инкомодите.
Но были проблемы и посерьезней. Черчилль чувствовал себя изолированным, и это его беспокоило. Изоляция, в которой он оказался, была двойной. С одной стороны, приказали долго жить его друзья, и в первую очередь Ф. Э. Смит. Неслучайно в статье о нем Черчилль писал: «В те дни, когда казалось, что на карту поставлено будущее Индии, я сожалел об его отсутствии больше всего»
[318]. С другой стороны, своей постоянной критикой правительства по индийскому вопросу Черчилль стал постепенно отдалять от себя молодых и перспективных членов Консервативной партии: Энтони Идена (1897–1977), Гарольда Макмиллана (1894–1986), Альфреда Даффа Купера. Отдалялись и другие тори, поддержка которых в дальнейшем ему бы очень пригодилась, особенно во время анти-нацистских выступлений и призывов к перевооружению. Индия вбила кол между Черчиллем и прогрессивными силами партии, навредив его репутации дальновидного и расчетливого политика. Именно из-за этого отчуждения и падения авторитета в глазах набирающих силу депутатов Дафф Купер спустя годы назовет казус с Черчиллем в отношении Индии «самым неподходящим событием, произошедшим между двумя мировыми войнами»
[319].
За обособленностью последовало недоверие, еще более опасный ярлык в политической и общественной жизни. Хорошо знавший Черчилля Бивербрук считал, что его друг сам виноват в произошедшем. Он слишком часто призывал меняться и слишком часто менял свою точку зрения. В итоге его «голос лишился той самой искренности»
[320], которая привлекает электорат и заставляет прислушиваться как сторонников, так и оппонентов. Вернуть кредит доверия помогут время и череда серьезных событий.
Не замедлили себя ждать и другие неблагоприятные последствия выбранного курса. Черчилль слишком долго критиковал правительственные инициативы. Теперь, когда он проиграл, критика бумерангом обрушилась на него. Высмеивать бывшего канцлера Казначейство стало модным и выгодным. Ему вновь припомнили поражение в Дарданеллах, вновь обвинили в излишней горячности, вновь поставили в вину, что он стал жертвой собственного красноречия. «Жизнь Уинстона — одна долгая речь, — констатировали его недоброжелатели. — Он не говорит, он ораторствует». Болдуин признавался, что получает наслаждение от заседаний, на которых теперь отсутствует Черчилль, вечно нарушавший повестку дня, а также отвлекавший внимание присутствующих рассмотрением «чрезвычайно умного меморандума, составленного им и касающегося вопросов, которые не относятся к его зоне ответственности»
[321]. Не остались незамеченными и редкие посещения Черчиллем палаты общин, как правило, только в дни его собственных выступлений по интересующим его темам. «Черчилль присвоил себе право приходить в палату общин, делать то или иное заявление и тут же ретироваться, будто это сам Господь Бог изрек истину в последней редакции», — возмущался поведением своего коллеги лидер Лейбористской партии Джордж Лансбери (1859–1940)
*
[322].
