Наблюдая положение Черчилля с позиций сегодняшнего дня, зная о его назначении на пост премьер-министра, успехах в период Второй мировой войны и последующем всеобщем почитании на Западе, все эти саркастические уколы выглядят безобидными пустяками. Но ведь никто не знает своего будущего. На будущее можно влиять, но его нельзя предугадать наверняка. Перемещение по оси времени напоминает движение в темном коридоре. Продвигаясь вперед, постоянно приходится озираться по сторонам, внимательно относиться к происходящим событиям и постоянно принимать непростое решение: то ли скорректировать свой путь, то ли оставить его неизменным.
Тот путь, который в 1930-е годы выбрал Черчилль, грозил ему крайне большой неприятностью — исключением из политической жизни. «Если Уинстон продолжит в том же духе, я не удивлюсь, если Болдуин наложит вето на его участие в избирательной гонке, — признался Бивербрук экс-премьеру Канады Роберту Бордену (1854–1937) в январе 1934 года. — Поверьте мне, Болдуин может это сделать»
[323]. Через три месяца Бивербрук констатирует, что «Черчилль ничего не может сделать в индийском вопросе», а «Болдуин стал силен, как никогда прежде»
[324].
Конечно, Черчилль пытался держаться и даже шутить. Стены Вестминстера запомнили много примеров его остроумия. Например, во время выступления одного из министров он недовольно покачал головой. Выступавший прервал свою речь и, обращаясь к депутату, сказал:
— Достопочтенный джентльмен, я просто выразил мою точку зрения.
— Достопочтенный джентльмен, а я просто покачал головой, — парировал Черчилль
[325].
Или в другой раз, комментируя речь Уильяма Грэхема (1887–1932), политик иронически произнес: «Он говорил без бумажки и без смысла»
[326].
И все же, несмотря на браваду и неизменное чувство юмора, Черчилль тяжело переживал произошедшие в его жизни метаморфозы. Еще бы! Под его ногами разверзлась одна из самых темных пропастей, с которой может столкнуться человек. Пропасть безысходности, когда впереди лишь беспросветное будущее, где нет места ни стремительным взлетам, ни громким назначениям, ни амбициозным политическим проектам, ничему, что могло бы вдохновить и восхитить, — только наблюдение за происходящими событиями и пока еще сохранившаяся возможность выразить свою точку зрения в палате общин. «Если бы он умер, не дожив до шестидесяти лет, то в некрологе о нем даже не стали бы говорить, как о государственном деятеле», — считает ранний биограф Черчилля Вирджиния Коулс (1910–1983)
[327].
И это произошло с человеком, который с двадцати пяти лет находился под лучами общественного внимания, который в мировой войне руководил самым большим военно-морским флотом в мире, который на протяжении четверти века был практически неизменным членом правительства, с которым считались, который определял развитие отраслей и вершил судьбы целых народов. Черчилль не просто случайно заскочил на самый верх — он жил на Олимпе в течение почти тридцати лет. А теперь оказался низвергнут, выставлен на осмеяние безжалостных критиков, многие из которых уступали ему и в опыте, и в способностях, и в личных качествах.
Суровая правда жизни заключается в том, что в аналогичном положении оказалось большинство коллег Черчилля, которым удалось достигнуть самого высокого поста — премьер-министра. Все они так и не восстановились после своего падения. Такая же участь ждала бы и Черчилля, если бы не два фактора: благосклонность Истории и его удивительная жизнестойкость. Дело здесь вовсе не в том, что Черчилль был неким суперменом, выходившим целым и невредимым (не только физически, но и психически) из любой неурядицы. Нет, разумеется он и нервничал, и сомневался, но он смог подавить разрушающий эффект неприятных эмоций, преобразовав их в созидательную силу творчества. Загнанный в угол враждебностью политического момента, Черчилль приступил к работе над новыми литературными проектами, которые не только обессмертят его имя, но и адаптируют его мировоззрение, подготовив к прохождению тяжелейших испытаний следующего десятилетия.
Глава 2. Приключения и размышления
После неудачи в индийской кампании и начавшегося отчуждения с Консервативной партией Черчилль стал реже появляться в Лондоне, предпочитая столице свое загородное поместье Чартвелл. «Сначала мы формируем наши здания, затем наши здания формируют нас» — известное высказывание Черчилля периода Второй мировой войны
[328]. Оно касалось планов реконструкции палаты общин, разрушенной в результате налета люфтваффе 10 мая 1941 года. Но не в меньшей степени оно относилось и к любимому поместью политика. Жизнь Черчилля в 1930-е годы с его творческими успехами и восстановлением после политических поражений невозможно представить без Чартвелла, который стал его личным Асгардом. Биография Черчилля, особенно в это десятилетие, будет неполной без истории приобретения и перестройки Чартвелла его самым известным хозяином.
В мировоззрении англичан понятие дома всегда играло первостепенную роль. Именно на Туманном Альбионе появилось выражение «Мой дом — моя крепость». И хотя это высказывание, принадлежащее конкретному человеку — юристу Эдварду Коку (1552–1634), первоначально рассматривалось исключительно в законодательной плоскости, как гарант частной собственности, оно быстро приобрело статус народного, выразив в лапидарной форме ключевые национальные потребности. Домашний очаг с потрескиванием дров в камине, пятичасовым чаепитием в уютных креслах, веселыми беседами и настольными играми по вечерам превратился в символ не только социальной, но и психологической защищенности.
По своей натуре Черчилль был человеком непоседливым, любившим разъезды и путешествия, но желание иметь собственный дом снедало и его, особенно после того, как в 1908 году он скрепил себя узами брака с Клементиной, в котором у них появилось пятеро детей. В период с весны 1909-го по май 1918 года Черчилли проживали в основном в Лондоне, в доме номер 33 на Экклстон-сквер. Исключение составил военный период, с мая 1913 до конца 1916 года, во время которого они жили сначала в Адмиралтействе (до мая 1915 года), затем у кузена Айвора Геста (1873–1939) на Эрлингтон-стрит, у леди Рандольф на Брук-стрит и совместно с семьей брата Черчилля на Кромвелл-роуд. Все это время дом на Экклстон-сквер арендовал руководитель внешнеполитического ведомства Эдвард Грей (1862–1933). После 1918 года Черчилли непродолжительное время жили сначала в помещениях, предоставленных Министерством снабжения (до начала 1919 года), затем в съемном доме на Ден-тренч-стрит (до начала 1920 года), затем в собственном доме на Сассекс-сквер, 2
(с 1920 по 1925 год), затем в резиденции канцлера Казначейства на Даунинг-стрит (1925–1929 годы). После отставки с поста главы Минфина семья переехала к кузине Клементины — Венеции Монтагю (1887–1948), но уже в 1930 году они нашли более подходящее жилище на Морпет-мэншнс, 11, недалеко от Вестминстера, которое арендовали с конца 1931-го по конец 1939 года.
