Второй штрих является в определенной мере следствием первого. Когда находишься на вершине социальной лестницы, нет необходимости прятать свои достоинства за ширму лжи. Положение не только обязывает, но и дает право говорить то, что думаешь. Черчилль был, как правило, искренен в своих разговорах. Последнее обстоятельство налагало немалую ответственность на его собеседников. Он был откровенен и не хотел, чтобы некоторые из сказанных им фраз или данных характеристик предали огласке. Поэтому негласным правилом общения с политиком было то, что все услышанное из его уст ни в коем случае не должно покидать пределов Чартвелла. Бывали случаи, когда это правило нарушалось
[525], и тогда «болтунам» приходилось испытать на себе силу черчиллевского гнева.
После обеда, в районе десяти — одиннадцати часов вечера, Черчилль удалялся к себе. С этого момента и дальше, собственно говоря, и начиналась основная работа. Собирались секретари и помощники, диктовка продолжалась до трех, а иногда и четырех часов ночи (или утра). И хотя в кабинете было порой оживленно, Черчилль не любил во время работы посторонние шумы, особенно свист
[526]. Последнее было его идефиксом, причем с юношеских лет. «Как же я ненавижу свист!» — возмущался двадцатитрехлетний Уинстон, жалуясь матери на «безмозглого имбецила», который раздражал будущего премьера своим свистом во время спуска по Нилу в Суданской кампании 1898 года
[527].
Однажды, услышав свист за окном своего кабинета, Черчилль — к тому времени уже глава одного из ведомств — попросил секретаря открыть окно и сказать, чтобы там перестали свистеть. Секретарь не растерялась и заметила, что это невозможно, так как ограничивает личную свободу граждан.
В другой раз, в бытность своего премьерства, Черчилль выразил недовольство свистящему разносчику газет, которого повстречал недалеко от Даунинг-стрит.
— Прекрати свистеть! — потребовал он.
— Почему я должен прекращать свистеть? — неожиданно ответил мальчишка.
— Потому что мне это не нравится, — заявил премьер-министр. — Это ужасный звук.
Мальчишка прошел мимо, затем, обернувшись, произнес:
— Вы можете заткнуть уши, не правда ли?
Дерзкий ответ не столько разозлил, сколько позабавил Черчилля. «Вы можете заткнуть уши, не правда?» — с усмешкой повторил он несколько раз
[528].
Описав необычный распорядок дня британского политика (далеко не каждый способен после утомительного дня и сытного ужина провести несколько ночных часов за созданием своих лучших текстов), а также его манеру общаться, вернемся к рассмотрению творческих планов. В июле 1932 года к Черчиллю обратился его старый знакомый, глава News of the World барон Джордж Райделл (1865–1934). Он собирался запустить в еженедельнике новую серию статей под названием «Шесть великих историй мира, пересказанных Уинстоном Черчиллем». Политику предлагалось сделать краткий пересказ в пять тысяч слов известных литературных произведений: романов Александра Дюма (1802–1870) «Граф Монте Кристо», Генри Райдера Хаггарда (1856–1925) «Она», Льюиса Уоллеса (1827–1905) «Бен Гур», Уильяма Уилки Коллинза (1824–1889) «Лунный камень», Анатоля Франса (1844–1924) «Таис» и Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896) «Хижина дяди Тома»
[529].
Предложение заинтересовало Черчилля, более того — он нашел его «замечательным» и согласился подготовить материал к следующей весне, оценив свой труд в две тысячи фунтов с правом публикации серии на территории Британии. Также он счел необходимым внести в перечень небольшую коррекцию
[530]. По его мнению, при выборе книг предпочтение следует отдавать тем образцам литературного гения, которые пользовались популярностью у широких слоев населения. Пересказы должны были вызвать у читателей приятные воспоминания о первом знакомстве с книгами, а также желание перечитать их вновь
[531].
Райделл согласился и предложил внести в список одно (на выбор) произведение Чарльза Диккенса, одно — Уильяма Шекспира (1564–1616) и «Фауст» Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832)
[532]. Из Диккенса Черчилль выбрал «Повесть о двух городах»
[533]. «Графа Монте-Кристо», «Лунный камень» и «Хижину дяди Тома» он считал «первоклассным выбором». «Бен Гура» Черчилль, как выяснилось, не читал, хотя и признавал популярность этого романа. Относительно «Она», политик выразился, что это произведение «поверхностное, но захватывающее». Лучшим произведением Хаггарда он считал «Копи царя Соломона», эту книгу он прочел еще в детстве. Шекспира, которого Черчилль обожал и отрывки из которого помнил наизусть, политик оценивал как чересчур тяжеловесного автора для готовящейся серии. Аналогичного мнения он придерживался и о шедевре Гёте, хотя признавал, что «Фауст» — «превосходная история для пересказа». Да и для размышлений тоже. Вспоминаются строки:
Из поколенья в поколенье,
Передают из уст в уста,
«Когда замучили сомненья,
Читайте Гёте Фауста».
В итоге, Черчилль составил свой список. К уже упомянутой «Повести о двух городах» Диккенса он добавил «Остров сокровищ» Роберта Луиса Стивенсона (1850–1894), «Вооруженный грабеж» Ролфа Болдревуда (1825–1915), «Айвенго» Вальтера Скотта (1771–1832) и «Тэсс из рода Д’Эрбервиллей» Томаса Харди (1840-1928)
[534].
В начале августа Черчилль обратился за помощью в работе к своему другу Эдварду Маршу. Он попросил подготовить на каждое произведение небольшой синопсис объемом в две с половиной тысячи слов, который в дальнейшем можно было бы использовать в качестве основы для написания статей. Оплата — двадцать пять фунтов за одно произведение
[535]. Марш согласился и на следующий месяц направил синопсисы «Графа Монте-Кристо» и «Лунного камня», но присланные материалы Черчиллю не понравились. Марш, по сути, резюмировал произведения, а нужен был пересказ. Черчилль посоветовал ему выбрать в романах наиболее яркие куски и сконцентрироваться на них, передав «живость и полноту», а остальное оставить в тени. Например, роман Дюма он предлагал изложить следующим образом: тысяча слов на описание заговора против Дантеса, две с половиной тысячи — на «ужасную тюремную драму» и полторы тысячи слов — на месть
[536].
