…Но ведь смиренье —
Лишь лестница для юных честолюбий:
Наверх взбираясь, смотрят на нее,
Когда ж на верхнюю ступеньку встанут,
То к лестнице спиною обратятся
И смотрят в облака, презрев ступеньки,
Что вверх их возвели…
Как и у любого великого текста, эти строки не исключают и иных трактовок. Например, человек, недавно вошедший во власть, отказывается от тех, кто сделал его хозяином положения. В одной из своих книг Черчилль использует созданный Шекспиром образ при описании личности Гитлера, «оттолкнувшего ногой ту самую лестницу, по которой он взобрался на головокружительные вершины»
[551].
Возвращаясь к теме тирании. В «Цезаре» присутствует еще одна — третья — мысль: кто виноват в произошедшей метаморфозе? Разумеется, виноват тиран, не сумевший пройти испытание медными трубами. Но виноват и народ, упавший духом и не желающий сопротивляться. «В нас дух отцов угас, // И нами правит материнский дух, // Ярму мы подчиняемся по-женски», — недовольно констатирует Кассий. И дальше продолжает:
Так почему же Цезарь стал тираном?
Несчастный! Разве мог бы стать он волком, Когда б не знал, что римляне — бараны; Пред римлянами-ланями он лев.
Кто хочет развести скорей огонь, Тот жжет солому. Римляне, вы щепки, Вы мусор, коль годитесь лишь на то, Чтоб освещать ничтожество такое, Как Цезарь…
«Не звезды, милый Брут, а сами мы // Виновны в том, что сделались рабами», — то ли в качестве нарекания собеседнику, то ли в качестве упрека самого себя заключает Кассий.
Для Черчилля эта мысль является принципиальной, поскольку обращает внимание на другую особенность диктатуры и режимов, построенных на тирании, — наверх поднимаются отнюдь не обладатели выдающихся личных качеств. Бразды правления чаще всего сосредотачиваются в руках циничных, расчетливых и безжалостных участников гонки за власть. А что до нравственного облика, интеллектуального превосходства или моральной силы, то и в этом новые вершители судеб отнюдь не превосходят своих коллег, с кем когда-то занимали одно положение. Шекспир выражает эту мысль в одном из диалогов Кассия и Брута.
Брут и Цезарь! Чем Цезарь отличается от Брута?
Чем это имя громче твоего?
Их рядом напиши, — твое не хуже.
Произнеси их, — оба так же звучны.
И вес их одинаков…
Впоследствии Кассий вернется к этой теме. «Не выше он тебя или меня // По личным качествам, но стал зловещ // И страшен…» — скажет он в разговоре с Каской.
В своем пересказе Черчилль подробно останавливается на диалогах, которые фиксируют мысль о том, что Цезарь «не супермен»
[552]. Правда, это не означает, что автор пересказа негативно или неуважительно относился к великому понтифику. Напротив, он восхищается его смелостью, почти дословно цитируя слова Цезаря, которые мог бы повторить и сам: «Трус умирает много раз до смерти, // А храбрый смерть один лишь раз вкушает!»
[553]. Он восхищается разносторонностью и активностью Цезаря, сравнивая с ним своего кумира Наполеона, которого называл «величайшим человеком дела, родившимся в Европе после Юлия Цезаря»
[554]. Он восхищается прозорливостью и достижениями Цезаря, говорит, что «взгляд Цезаря пронзал века, и там, где прошли его легионы, обустроилась цивилизация»
[555]. Но более всего его восхищало великодушие древнеримского политика. По мнению Черчилля, «Юлий Цезарь добился гораздо больше своей добротой и милосердием, чем своими умениями, героизмом и доблестью»
[556].
Не менее интересен взгляд политика на других персонажей трагедии. Опытный оратор, он высоко оценивает знаменитую речь Марка Антония перед народом после убийства Цезаря: «Ни одно выступление в мировой истории не известно больше и не изучено лучше»
[557]. После того как политические оппоненты устранили его покровителя, Антоний попадает в тяжелую ситуацию. Меч, запятнанный кровью Цезаря, навис теперь над его головой, и ему приходится думать не о борьбе за власть, а о сохранении собственной жизни. Любой другой на его месте, чтобы переждать бурю, удалился бы в тень. Но Антоний собирается вступить с убийцами в бой, не имея для борьбы никаких ресурсов, кроме своего красноречия. И он использует его наилучшим образом.
Черчилль не случайно дает столь высокую оценку речи Марка Антония. Она строится по классическим канонам, заложенным еще Аристотелем (384–322 до н. э.), который одним из первых выделил в «Риторике» три важнейших аспекта успешного убеждения: источник (этос), послание (логос) и эмоции реципиента (пафос). Описание этого эпизода Черчилль строит в соответствии с Аристотелевыми рычагами. Сначала он обращает внимание, как Антоний создает у слушателей положительный образ о себе, заявляя, что «я не оратор, Брут в речах искусней; // Я человек открытый и прямой». Затем он говорит о послании Антония, который оглашает завещание покойного: оставить каждому римлянину семьдесят пять драхм. И наконец, эмоции. Антоний демонстрирует тело убитого Цезаря и подробно описывает само злодеяние. Как сначала ножом ударил Кассий, затем Каска и, наконец, Брут, который «всегда был Цезарев любимец»
[558]. Стрелы оратора попадают точно в цель. Сначала появляются слезы, затем ропот неодобрения. Наконец, толпа начинает выкрикивать: «Предатели, убийцы!», «Мы отомстим!», «Восстанем! Найти их! Сжечь! Убить! // Пусть ни один предатель не спасется».
Для Черчилля эти реплики были примечательны тем, что наглядно демонстрировали переменчивость народного мнения. До Антония выступал Брут, объяснивший гражданам причины убийства. Реакция толпы передана фразами: «Живи, о Брут! Живи! Живи!», «Пусть станет Цезарем», «В нем увенчаем // Все лучшее от Цезаря». Затем Брут уходит и слово берет Антоний, полностью изменивший настроение собравшихся. Вместо почтения появляется жажда мести, а Брут, которого только что восхваляли, превращается в изменника, достойного казни.
На самом деле эти два выступления разделял день, но как и во многих других эпизодах, Шекспир сближает события и концентрирует действие, достигая тем самым большего эффекта. Если оставить в стороне этот драматургический прием, переменчивость суждений толпы зависит от того, кто перед ней держит слово и какие доводы приводит в обоснование своей точки зрения. То есть мнение толпы является не результатом взвешенного и беспристрастного анализа положения дел, а продуктом манипуляции. Анализ трагедии Шекспира совпал для Черчилля с работой над рядом эссе, посвященных угрозам и слабостям демократии. О них пойдет речь ниже, в том числе и в этой главе.
