Дополнительным подтверждением высказанной гипотезы также является уникальная способность людей оказывать влияние на себе подобных. Не заставлять их под страхом физической расправы или лишения пропитания выполнять те или иные действия, а именно оказывать влияние. На этот счет Черчилль даже (как уже упоминалось выше) написал отдельное эссе, рассказав о тех, кто оказал влияние на него лично. Среди этих людей был и Дэвид Ллойд Джордж — «величайший мастер доводить дела до исполнения»
[683]. К слову, примерно в то же время, когда эссе о «Массовых эффектах» впервые увидело свет, Черчилль решил подготовить статью о своем великом коллеге, проанализировав его достижения, а также оценив вероятность его возвращения в большую политику. Статья выйдет в одном из августовских номеров Daily Mail в 1931 году и будет называться: «Вернется ли Ллойд Джордж?» В ней Черчилль высоко оценит успехи бывшего премьера, заметив, что достижения Уэльского колдуна — «уникальны, грандиозны и недосягаемы»
[684]. По его мнению, именно Ллойд Джорджу необходимо воздать должное за ряд ключевых решений, принятых британским руководством в годы Первой мировой войны. А о самой мировой войне он скажет, что это были «дни и события, когда мания величия была одной из лучших добродетелей»
[685].
Определившись с тем, что индивидуальное начало превалирует в достижениях человечества, Черчилль переходит к следующей серии вопросов. История неоднократно доказала, что один человек способен многое изменить, и именно так в прошлом человечество и двигалось вперед, но как обстоят дела сегодня? Не правят ли отныне балом процессы, а не люди? И вообще, не враждебно ли современное общество выдающимся личностям, не подавляет ли оно влияние индивидуального начала? И здесь уже интонация автора меняется. Он не может не признать, что сегодня наблюдается «отсутствие индивидуального лидерства»
[686], в новой эпохе популярны «доктрины, рассчитанные на массы»
[687].
Посмотрите на бизнес, говорит он: если раньше основу торговли составлял индивидуальный подход к каждому клиенту, то теперь на смену этому пришли массовое производство и универсальные магазины. Если раньше ядро коммерции образовывали семейный бизнес и малые предприятия, когда хозяин знал каждого подчиненного с его проблемами и возможностями, то теперь потребности населения удовлетворяют концерны, производящие тысячи единиц продукции в сутки и обеспечивающие своими товарами миллионы людей.
Бесспорно, признает Черчилль, эти изменения носят положительный характер. Человечество осуществило гигантский скачок вперед, выйдя на пастбища, о которых раньше не могло и мечтать. Прогресс не замедлил сказаться и на образовании, и на медицине, и в быту. Обычный гражданин имеет в своем распоряжении больше бытовых удобств, чем его правитель пару веков назад. Разве это не замечательно? Замечательно. Но хотя среда обитания на новых пастбищах выглядит «здоровой», сам их вид «не впечатляет»
[688]. В обществе резко сократилось число независимых и сильных личностей, большинство его членов, оказавшись в комфортных условиях, потеряли в «дальновидности, инициативности, изобретательности и свободе»
[689]. Черчилль писал эти строки в начале 1930-х годов. Однако сам сценарий подобного развития событий он предсказал задолго до этого. Еще в конце XIX столетия он четко выразил свою позицию, которой остался верен на протяжении всей своей жизни: «Я не хочу видеть, как люди покупают дешевую еду и более качественную одежду, расплачиваясь судьбой человечества»
[690].
Рассуждения Черчилля можно подвергнуть критике, а его самого обвинить в элитарности и даже снобизме, нежелании делиться социальными благами, которые доставались аристократам на протяжении многих веков. Но Черчилль возражал не против распределения богатства и появления новой прослойки состоятельных людей, не против улучшений качества и повышения уровня жизни простых граждан, — его волновала интеллектуальная и духовная сторона. Он боялся, что за подъемом последует наслаждение достигнутой целью, а дальше наступит спад.
Черчилль был не единственным человеком мысли, задумывающимся о происходящих в обществе социальных переменах. В 1930 году в свет выходит знаменитая работа испанского философа Хосе Ортега-и-Гассета (1883–1955) «Восстание масс». В этом сочинении убедительно показано, что отныне на сцене истории появилось новое действующее лицо — масса, оно же стало главным, перейдя к «полному захвату общественной власти»
[691]. Масса лишена индивидуальности — в мышлении, поведении, позиционировании. Масса является одновременно и амальгамой посредственности, и великим уравнителем, снимающим все «непохожее, недюжинное и лучшее»
[692]. Черчилль словно предчувствовал эти метаморфозы, заявив еще в 1899 году, что «новый век станет свидетелем великой битвы за существование Индивидуальности»
[693]. Битва состоялась, и человек массовый победил человека выдающегося.
Уравнивая всех и вся, масса смогла добиться того, что оказалось недостижимой целью для множества революций, — она завладела умами миллионов, предложив под соусом равенства манящий пирог безграничных возможностей. Но на самом деле этот пирог не более чем иллюзия, поскольку помимо своей обезличенности масса инертна. «Чем дольше существуешь, тем тягостней убеждаться, что большинству недоступно никакое усилие, кроме вынужденной реакции на внешнюю необходимость», — констатирует Ортега-и-Гассет. Да и сама эта реакция не несет в себе ничего хорошего, поскольку масса «непробиваема и самонадеянна», а ее «коренным свойством» является «косность и нечувствительность», «неспособность понять что-либо выходящее за ее пределы, будь то события или люди»
[694].
В определенной степени та картина общества, которую наблюдал и описывал Черчилль, формировалась в соответствии с основными положениями институциональной теории, когда общественные процессы заставляют отдельно взятую единицу популяции походить на другие единицы, сталкивающиеся с тем же набором внешних условий. В итоге, как признает Черчилль, получается общество, состоящее из «огромного количества унифицированных граждан, которые придерживаются регламентированных мнений, страдают одними и теми же предрассудками и испытывают одинаковые чувства в соответствии с их классовой или партийной принадлежностью»
[695].
