Линдеман познакомился с Черчиллем в августе 1921 года на обеде, организованном их общим знакомым герцогом Вестминстерским. Профессор рассчитывал на дружбу, но знаменитый политик не торопился впускать его в близкий круг. Так продолжалось пять лет, в течение которых их общение ограничивалось в основном дискуссиями на различных мероприятиях. Изредка Линдемана приглашали в Чартвелл, куда он неизменно приезжал на «роллс-ройсе» с водителем. Профессор не терял надежды войти в доверие, и в результате его терпение плюс общие интересы сыграли свою роль: между политиком и ученым завязалась дружба. Черчилль ценил преданность «профа» и ввел его в высшие эшелоны власти после начала Второй мировой войны, также он оказал посильную помощь в присуждении ему рыцарского титула — 1-го виконта Червелла. Впоследствии в Оксфорде про это даже сложат иронический стишок: «Давным-давно, когда война сразила много стран, // Лорд Червелл был обычный профессор Линдеман»
[778].
Черчилль и Линдеман были мало похожи друг на друга. По словам личного секретаря политика Энтони Монтагю Брауна, профессор производил впечатление «загадочной и в некоторой степени зловещей фигуры»
[779]. Он никогда не был женат, являлся убежденным вегетарианцем, не курил и не потреблял спиртных напитков. Хотя иногда, в очень редких случаях, Черчиллю все-таки удавалось убедить его выпить маленькую порцию бренди
[780]. Но все эти «странности» нисколько не помешали интеллектуальному и духовному сближению двух мужчин. Черчилль ценил способность Линдемана объяснить даже самое сложное явление доступным и понятным языком
[781]. С годами Линдеман станет главным научным советником Черчилля, который будет обращаться к нему по самому широкому кругу вопросов и отзываться о нем как о «великом помощнике»
[782].
Если посмотреть объективно, та настойчивость, с которой профессор искал встреч с потомком Мальборо, то терпение, с которым он выжидал, пока их знакомство не перерастет в дружбу, недвусмысленно дает понять, что общение с известным политиком было ему выгодно. Но и Черчилль своего не упустил. Ему нужен был свой человек в научной среде — как для лоббирования собственных идей, так и для консультаций по разным вопросам.
Черчилль умел дружить, поддерживая отношения на протяжении десятилетий. Но в его дружбе была и темная сторона. «Первой и самой главной заповедью в отношениях с ним было: да не будет у тебя иных богов кроме меня», — отмечал его парламентский секретарь в бытность руководства Минфином Роберт Бутсби. По словам Десмонда Мортона (1891–1971), с 1929 по 1939 год возглавлявшего Центр промышленной разведки при Комитете имперской обороны и активно снабжавшего Черчилля информацией о перевооружении в Германии, «настоящая правда заключается в том, что так называемыми „друзьями“ Уинстона являлись лишь те, кто был ему полезен». «Сама идея иметь друга без какой-либо практической выгоды, просто потому, что человек тебе нравится, никогда не приходила ему в голову», — указывал Мортон
[783].
Свидетельства Бутсби и Мортона, очень близко общавшихся с Черчиллем на протяжении многих лет, представляются ценными. Правда, принимая их на веру, нельзя не учитывать тот факт, что оба таили обиду на политика. Один за то, что Черчилль не поддержал его в скандале с «чешским золотом», другой за то, что получил гораздо меньше влияния в годы Второй мировой войны, чем ожидал, исходя из их активного сотрудничества в 1930-е годы. Схожие по сути, но менее экспрессивные по форме высказывания можно найти и у тех, кто не испытывал к Черчиллю никакого негатива, например: «Уинстон требует от своих друзей горячей поддержки, или, в крайнем случае, — согласия»
[784].
Все эти мнения и точки зрения касаются друзей и не совсем относятся к помощникам Черчилля, получавшим за свою работу деньги. Приглашая специалистов, Черчилль выстраивал схему реализации проекта, которая с успехом зарекомендовала себя в работе над «Мировым кризисом». Но в случае с «Мальборо» было одно существенное дополнение. Если раньше роль обобщающего и координирующего элемента исполнял сам Черчилль, то теперь, в связи со спецификой темы (речь шла об относительно малознакомом ему периоде XVII-XVIII веков), а также загрузкой по другим проектам (четвертый том «Мирового кризиса» не стал последним; одновременно велась работа над статьями и автобиографией), он решил воспользоваться услугами профессионального историка.
В поисках подходящей кандидатуры Черчилль обратился за помощью к одному из преподавателей своего сына, «величайшему из наших современных оксфордских историков»
[785], в будущем одному из первых биографов Невилла Чемберлена Кейту Грэхему Фейлингу (1884–1977). Ему был нужен помощник на полупостоянной основе, за услуги которого он был готов платить триста фунтов в год. Фейлинг предложил кандидатуру молодого двадцатидвухлетнего историка Мориса Эшли (1907–1994). Эшли как раз с отличием закончил Нью-колледж в Оксфорде и уже был знаменит тем, что за одну из своих работ получил Стэнхоупскую премию, утвержденную в 1855 году Филипом Генри Стэнхоупом, 5-м графом Стэнхоупом (1805–1875).
Как и большинство выпускников, Эшли мечтал о независимости от родителей. Независимость могли дать деньги, а для этого необходимо было найти работу. Причем с наукой молодой выпускник также не собирался порывать, планируя защитить докторскую диссертацию. Впоследствии он с успехом пройдет и этот этап, став доктором философии и автором диссертации на тему «Финансовая и коммерческая политика во время протектората»
. Что касается работы, то Эшли искал предложение на неполный рабочий день, и в этом отношении все вроде бы складывалось.
Но не все было так гладко. Для молодежи нередки случаи увлечения политикой. По собственным словам Эшли, он в то время был «радикалом и социалистом», председателем студенческого клуба лейбористов и одним из ярых представителей «красного Оксфорда». Для него Черчилль с его неприятием социализма и участием в подавлении всеобщей забастовки 1926 года был главным идейным противником, двуличным политиком, партийным перебежчиком, а также заклятым реакционером и ненавистником рабочего класса. «Я не собираюсь работать на Уинстона Черчилля», — скажет он Кейту Фейлингу
[786].
