Действительно, Черчилль излишне сконцентрировался на Маколее. Обвинения историка так долго не давали ему покоя, что, когда плотина была прорвана, поток негодования устремился вперед, сметая все на своем пути. Взять, например, все тот же эпизод с письмом о Бресте. Черчилль не просто разобрал его по косточкам, выстроив солидную аргументационную базу. Предварительно он показал свой текст знаменитым юристам, чтобы те проанализировали логику его рассуждений и попытались найти, где им была допущена хоть малейшая ошибка
[864].
Рассматривая дискуссию с Маколеем, обратим внимание на еще два принципиальных момента.
Первый. Упоминание имени Маколея не ограничивается лишь связью с образом Мальборо. Не соглашаясь с трактовкой отдельных личностей, Черчилль признает главную идею многотомного труда викторианского историка — Славная революция заложила основы будущих успехов Британии. Он опирается на «Историю» Маколея, но в то же время проводит ревизию изложенных в ней взглядов. Для Маколея с его верой в прогресс XIX столетие — прекрасное время, по всем параметрам превосходящее эпоху правления Вильгельма III. Черчилль не отрицает удобств, которые принесло развитие науки и техники, но отмечает исчезновение величия. «Просто удивительно, — говорит он, — что подобная система смогла произвести плеяду более великих полководцев и более талантливых государственных деятелей, чем все наше всеобщее образование, экзамены и демократические убеждения»
[865].
Второй. Несмотря на всю критику, Черчилль все равно продолжал относиться к своему предшественнику с уважением. Даже в своей автобиографии, хотя он и роптал, что викторианец «обманул меня, простофилю», тем не менее признался, что он «перед Маколеем в долгу»
[866]. Политик цитировал его произведения в своих книгах, статьях и выступлениях. В 1947 году, когда ему будут удалять грыжу, он приедет в больницу с двумя большими томами Маколея. «Они меня утешают и успокаивают», — сказал он.
— Передайте мне этот том, — обратился он к одному из врачей.
Открыв рецензию Маколея на сочинение немецкого историка Леопольда фон Ранке «Римские папы, их церковь и государство в XVI и XVII веках», он стал читать вслух:
— «На земле нет и никогда не было результата человеческой деятельности, больше достойного изучения, чем Римско-католическая церковь. Ни один общественный институт не существует с тех давних пор, когда жертвенный дым поднимался над Пантеоном и когда жирафы с тиграми прыгали в амфитеатре Флавия».
Он продолжал читать предложение за предложением, наслаждаясь красотой языка. А врачи наслаждались самой сценой. Не каждый день они могли наблюдать такое: в больничной палате известный политик декламирует вслух Маколея, упиваясь красотой произносимых фраз.
— Замечательный образец английской литературы, — закончив читать, вымолвит Черчилль. — Удивительное умение пользоваться словом, — добавит он, закрывая книгу
[867].
По воспоминаниям дворецкого, собрание сочинений Маколея в «красивом переплете» занимало видное место в библиотеке лондонского дома политика на Гайд-парк-гейт, 28, где он прожил последние двадцать лет своей жизни
[868]. Именно в любви к Маколею и кроется ответ, почему Черчилль выбирает его объектом своих нападок. Но его пиетет перед виговским историком не способен объяснить природу самой критики. Здесь автором руководили совершенно иные эмоции и желания. С одной стороны, мотивы его поведения лежат на поверхности. Черчилль пытался защитить память и доброе имя своего предка. Но он был слишком сложен, чтобы банально следовать только одной цели. Он хотел доказать не только правоту герцога Мальборо, но и ограниченность исторического метода. Для этого он вступил в полемику с нечистоплотными историками и писателями, использующими непроверенные факты, а также пытающимися причесать прошлое под популярные взгляды настоящего
[869]. В его представлении такого рода историки являются «послушным стадом придирчивых крючкотворов, которые слоняются на своих пастбищах, порицая реальность и извращая историю»
[870]. Не успеют они завершить свои труды, как на их предвзятых и богатых выдумками творениях напишет свои произведения следующее поколение исследователей, добавив часть вымысла от себя. И так далее: «Длинная вереница историков следуют друг за другом, словно овцы, проходя через ворота ошибок»
[871].
Разумеется, это касалось не всех. Черчилль был высокого мнения об Онно Клоппе. Кроме того, он уважительно отзывался о Леопольде фон Ранке, характеризуя его как «самого содержательного и честного историка»
[872]. Это же касалось мастеров художественного слова, произведения которых также использовались при работе над биографией. Например, «Историю Карла XII» Франсуа-Мари Аруэ
(1694–1778) он называет «хотя и романтическим, но при этом глубоким» сочинением
[873].
Критика Черчилля в основном пришлась на Маколея и других неразборчивых в средствах исследователей. И все же, хотя споры с ними заняли значительное место, было бы ошибкой сводить «Мальборо» к полемике. Черчилль пытался не только оправдать своего предка и указать на ошибочность некоторых закрепившихся в истории суждений. Он ставил перед собой и иные задачи. И прежде чем остановиться на них, продолжим описание того, как создавалось это произведение.
Определившись со структурой новой книги и списком источников, Черчилль со спокойной совестью отправился в августе 1929 года в США. Во время недельного плавания на «Императрице Австралии», помимо бесед с Эмери и работой над статьями, он приступил к чтению собранной литературы. По его мнению, большинству произведений, посвященных Мальборо, «не достает цвета, структуры, драмы и простоты». Планируя исправить этот недостаток, он с радостью предвкушал работу над новым сочинением. «Как же это прекрасно — ощущать, когда все договорные вопросы утрясены, что впереди тебя ожидают два-три года приятной деятельности с последующим вознаграждением», — делился он своими переживаниями с супругой
[874].
