Вместе с другим молодым офицером он расправился с монгольскими военнопленными. Сцена получилась отвратительная. Не обладая достаточными навыками, они не смогли чётко и быстро сделать своё дело. Пленные кричали, пытались убегать. Дворянин гнался за своей жертвой с мечом, и на всё это смотрели солдаты. Одни с жадным любопытством, а те, кто постарше, – явно неодобрительно.
Дворянин считал себя настоящим самураем, хотя не понимал значения этого слова. Самурай прежде всего воин, а не палач. Впрочем, сейчас такие мелочи не имели значения. В дальнем углу траншеи лежали погибшие от русских пуль и снарядов. Раненые тоже находились неподалёку.
Живые, выпив саке, примолкли. Вот-вот должна была закончиться короткая передышка. Русские спешат, для всех солдат и офицеров на батарее скоро наступит последняя минута жизни. А может, всё обойдётся? Враг понёс большие потери, на склонах высоты догорают танки, лежат тела убитых. Императорская авиация смело бомбит русских, отчаянно дерётся в воздухе. На вершинах холмов стоят другие батареи, они также намерены сражаться до конца. Там не смолкает стрельба.
– Все по местам, – дал команду капитан, интуитивно чувствуя опасность.
* * *
Бойцы шестой роты осторожно обходили с фланга японскую батарею, местами ползли. Назаренко и Астахов следили, чтобы красноармейцы не обнаружили себя раньше времени. При этом лейтенанты Василий Астахов и Ваня Сорокин находились в первых рядах, а Назаренко замыкал роту, как приказал комбат.
Затем дружно поднялись для рывка. Иван Сорокин, привыкший делать всё основательно, даже загадал, что он будет кричать во время атаки: «Вперёд! За Сталина!». Однако горло перемкнуло, а рота вопила на одной ноте протяжное «А-а-а!». То ли крик, то ли рёв смертельно обозлённого хищника, прыгнувшего на врага.
Хорошо обдуманный обход помог сблизиться с японцами на расстояние двадцати шагов. В ту минуту, когда красноармейцы поднялись для рывка, им противодействовал капрал с ручным пулемётом и двое помощников с винтовками, охранявшие фланг. Они не могли остановить девяносто человек (утром было сто шестьдесят), которые знали, что на сегодня это последняя атака. Не помогли и несколько гранат, брошенных с запозданием.
Зато в траншее и возле орудийных капониров завязалась схватка, не менее ожесточённая, чем на склонах. Открыли огонь из карабинов артиллеристы, находившиеся возле орудий. Они были опытными солдатами, от их пуль погибли и получили ранения сразу несколько красноармейцев. Стреляли в упор из пистолетов офицеры, а один из них подскочил к «Гочкису» на треноге помочь расчёту развернуть тяжёлый пулемёт.
Удар с фланга оказался неожиданным. Кто-то из солдат растерялся, но убегать никто не кинулся – некуда. Командир батареи опустошал обойму своего «Маузера» и кричал солдатам:
– Открывайте огонь! Мы сумеем отбить атаку.
По его приказу отделение гранатомётчиков бросало увесистые «лимонки». Они взрывались за бруствером, отсекая не успевших спрыгнуть в траншею красноармейцев.
Там погибли ещё сколько-то бойцов, оглушило старшего лейтенанта Назаренко. Остановить роту уже никто не мог. Под ударами штыков падали артиллеристы, пытаясь отбиваться своими короткоствольными карабинами. Японский лейтенант-дворянин, потомок знатного рода, застрелил в упор красноармейца, ранил другого. На него набегал такой же молодой русский лейтенант, только из захудалой саратовской деревеньки Дворянская Мыза.
Японский офицер сжимал в руке «браунинг» последней модели, с магазином на 13 зарядов, купленный в порту Нагасаки. Иван Сорокин держал наперевес винтовку, которая досталась ему от погибшего красноармейца. Каждый хотел послужить своей стране. Они родились в один год на разных концах земли, а судьба столкнула их в траншее на горе Баин-Цаган. В такой ситуации всё решает уровень подготовки… и случайность.
Оба лейтенанта были хорошо тренированы, но боевого опыта имели немного. У японца имелось преимущество – многозарядный надёжный «Браунинг» убойного калибра девять миллиметров. Иван Сорокин, привыкший к тяжёлому труду с четырнадцати лет, оказался цепким в бою за жизнь. Сумел уклониться от пули, которая лишь вырвала клок кожи на боку.
Следующий выстрел мог пробить ему грудь. Сорокин выпустил из рук винтовку, понимая, что штык не поможет. Даже смертельно раненный офицер успеет нажать на спуск.
Ваня быстро и цепко перехватил запястье, оказавшееся неожиданно крепким. Выстрел грохнул перед лицом, в глазах плясала ослепительная вспышка. Оба лейтенанта опрокинулись на дно траншеи и катались по песку. Сержант, пытавшийся помочь взводному, отскочил – пистолет японца выстрелил, и пуля едва не пробила ему ногу.
Тем временем Василий Астахов и бойцы шестой роты теснили японцев, оставляя позади погибших и раненых товарищей, тела убитых врагов. Офицер возле «Гочкиса» получил удар штыком и лежал, зажимая ладонями живот. Командир батареи, опустошив обойму «Маузера», выдернул из ножен меч. Он не слишком хорошо владел им. Это был жест обречённого, капитан подавал пример мужества. Погибнуть с мечом в руках – знак высшей доблести, хотя пожилой командир батареи вовсе не желал умирать.
Он рассекал воздух, не давая приблизиться к нему. Артиллеристы, кинувшиеся выручать своего командира, на минуту приостановили атаку шестой роты.
Василий Астахов выстрелил из винтовки и ранил капитана в плечо. Савелий Балакин свалил ударом штыка унтер-офицера, остальные снова попятились.
Бой подходил к завершению. Загнанные в угол японцы во главе с командиром отстреливались. Кто-то бросил гранату, от которой могли сдетонировать ящики со снарядами. Осколки расщепили тонкие доски, ранили двоих красноармейцев. В ответ зачастили винтовочные выстрелы. Выпустил барабан своего «Нагана» пробившийся вперёд Сергей Логунов. Один из солдат, совсем молодой, небольшого роста, прижался к стенке траншеи и поднял руки.
– Прекратить! – кричал ротный Назаренко. – Они сдаются.
Это было не так. Остальные сдаваться не собирались, а капитан кое-как перезарядил «Маузер» и выстрелил себе в грудь. Сразу трое-четверо солдат кинулись со штыками на бойцов шестой роты. Их расстреляли в упор – красноармейцы не желали гибнуть. Оставшиеся в живых подняли руки.
Иван Сорокин изловчился и выдернул «Браунинг» у офицера-дворянина. Тот цеплялся за лейтенанта, пытался душить. Сержант, командир отделения, ударил японца прикладом по голове.
– Живым… его надо брать живым, – бормотал Ваня, поднимаясь с песка.
– Я его слегка стукнул. У вас гимнастёрка в крови, товарищ лейтенант. Ранили?
– Зацепило. Бой, кажется, закончился. Там наши лежат, помоги санитарам. Доложить потери.
– Есть. Сейчас сделаю, только японца свяжу.
Связывали руки и остальным пленным. Их было намного, а единственным офицером оказался лейтенант-дворянин. Он дёргался и шипел, как обозлённый кот. Антон Ютов, которому поручили вместе со своим отделением охранять пленных, не выдержал.
– Угомонись, сучонок! Всё никак не навоюешься.
