Батальон, сильно поредевший, занимал позиции на вершине горы, за которую так упорно сражались. Боровицкий обошёл траншеи, поговорил с бойцами, затем долго рассматривал в бинокль восточный берег. Там продолжались бои. Слышалась отдалённая орудийная канонада, глухие взрывы. В небе гудели наши бомбардировщики СБ. Тройки двухмоторных машин проплывали над головой, их сопровождали истребители.
– Сейчас дадут японцам как следует! – заявил Боровицкий.
– Конечно, дадут, – подтвердил политрук пятой роты.
На позициях шестой роты Боровицкого встретил новый политрук. Доложил, что бойцы несут боевое дежурство, занимаются укреплением траншей, ночная смена отдыхает.
– Где командир?
– На месте.
– Где именно на месте?
Старший лейтенант Назаренко находился в наскоро приведённом в порядок японском блиндаже. Разложив на столе газету, чистил пистолет.
– Привет, комиссар. Пришёл родную роту проведать?
– Обхожу батальон.
– Ну и как дела в батальоне?
– Я тебе должен докладывать? Кажется, это ты обязан доложиться.
Боровицкий торопился провести черту между своей новой должностью и прежней жизнью в роте.
– Ну-ну, – усмехнулся Назаренко. – Пистолет дочистить можно?
– Опять воевать собрался? Японцам вроде вложили и от реки отбросили.
– Вроде бы вложили. А они нам в ответ врезали. Прорвались к переправе, понтоны продырявили, люди там погибли. Вчера японский штурмовик бомбы сбросил, двоих ребят прямо в окопе убило, пулемётчика Гришу Оськина контузило, без сознания в госпиталь увезли. У лейтенанта Сорокина штыковая рана воспалилась, его тоже в госпиталь поместили. Подозревают заражение крови.
– Чего ты разнылся!
– Это я разнылся? – Назаренко даже привстал. – Ты хотел знать положение дел, я тебе доложил. В роте активных штыков, считая старшину, восемьдесят человек осталось… из ста шестидесяти. Ровно половина.
– Война без потерь не бывает. Как новый политрук?
– Пока не понял. Старается…
– Партийное и комсомольское собрание провёл?
– Вроде нет. Да и с кем проводить? Люди по ночам дежурят, я тоже раньше двенадцати не ложусь, а в пять снова на ногах.
– Понимаю твои трудности, – посочувствовал Боровицкий. – Но собрания положено проводить. Боевой листок надо выпустить, отразить мужество лучших красноармейцев.
В ответ старший лейтенант лишь покачал головой. Он понял, что прежний политрук, весёлый бабник, уже погрузился в новую сферу, где много говорят, забывая о реальных вещах. Борис поднялся и обронил:
– Сиди, меня провожать не надо.
Бойцы, дежурившие в траншее, вставали, приветствуя комиссара, некоторые улыбались. Помкомвзвода Балакин не спеша отбросил недокуренную цигарку.
– Здравия желаю, товарищ комиссар!
– Здравствуй, Савелий. Как дела?
– Нормально.
– Завтрак-обед вовремя?
– Не жалуемся.
Борис Яковлевич знал, что доставка продовольствия затруднена. Слишком большие расстояния от баз снабжения в монгольской степи. Кроме того, японские самолёты охотятся за автоколоннами и даже за отдельными грузовиками. На эту тему вёл вчера разговор полковой комиссар. Но сержант Балакин не счёл нужным делиться с Боровицким трудностями.
Василий Астахов вместе с пулемётчиками налаживал трофейный «Гочкис» на треноге. Приветствовал как положено, чётко бросив ладонь к пилотке. Коротко доложил обстановку.
– Трофейный пулемёт осваиваете? – спросил комиссар.
– Есть такая необходимость. В роте всего два «Максима» осталось.
– Ну и как японское оружие?
– Пулемёт вообще-то не японский, а французский. Нормальная машинка, только следить за автоматикой надо. Песком механизмы забивает.
– Значит, «Максим» лучше?
– Наверное, – пожал плечами Астахов. – Но «Гочкис» легче, вода не требуется для охлаждения. Кассеты металлические тоже удобны.
– Надёжнее нашего оружия ничего нет, – обводя глазами бойцов, заявил Боровицкий. – Так ведь?
Не привыкший поддакивать взводный снова пожал плечами. Спорить с комиссаром было неразумно.
– Сколько коммунистов осталось во взводе?
– Кажется, два человека.
– А комсомольцы?
– Почти все.
– Ты сам заявление в партию не собираешься подавать? – требовательно спросил Борис Яковлевич.
– Собираюсь. Но я в полку всего год. Надо подумать.
– Чего долго думать? Принесёшь заявление парторгу, одну рекомендацию я лично тебе дам. Надеюсь, она что-то значит. С роднёй у тебя в порядке?
– Слава богу, все живы.
– Я не это имел ввиду. Раскулаченных, осуждённых нет?
– Дядька по пьянке счетовода отметелил. Неделю в районной милиции отсидел, затем выпустили.
– Житейские мелочи, – усмехнулся комиссар, отметив, что взводный Астахов – парень хоть и старательный, но туповатый.
Это было не так. Выросший в рыбацкой деревушке на Амуре, Василий Астахов с двенадцати лет выходил на промысел вместе с отцом и старшим братом. Арифметике научился не в школе, а продавая рыбу – с мальцов меньше спрос. Только промыслом да ещё охотой кормилась большая семья.
Однажды в шторм баркас перевернулся. Василий как клещ вцепился в просмолённое днище и целый час находился в ледяной октябрьской воде. Сильно простыл, лишь к весне оклемался. Старший брат и ещё один рыбак утонули, а Вася вместе с отцом остались главными добытчиками в семье.
Урывками закончил семилетку. Помогло, что много читал. Поступил в военное училище, где выделялся самостоятельностью, и вот оказался в Монголии. Из дома писали: «Береги себя, Василий, отец хворает, мы за тебя молимся». Астахов переводил половину жалованья матери – две малые сестрёнки и братишка в пятом классе. Тоже от нужды будет отца на промысле заменять.
Именно поэтому легко находил общий язык лейтенант Астахов с бойцами, такими же дальневосточными трудягами, как он сам. И сержант Савелий Балакин, бродяга, рыбак, охотник, стал ему не подчинённым, а лучшим другом.
Ничего этого Боровицкий не знал, да и не слишком хотел знать. В роте порядок, хотя Назаренко и взводные командиры умом не блистают. Зато старательные. И весь батальон неплохо смотрится, пусть и ощипан в боях.
К полудню Борис Яковлевич вернулся к себе. С аппетитом пообедал вместе с начальником штаба, затем поспал. Никто его не тревожил, настроение было хорошее, однако его испортил комиссар полка. Вызвал к себе и спросил:
– Ты знаешь, что батальонный комиссар в плохом состоянии?
