Эта самая реакция организма (стресс) переводит его на более «высокий» уровень функционирования метаболизма. То есть организм готовится «преодолевать». И как правило, действительно преодолевает. И дальше живет спокойно. До следующего стресса, когда среда снова изменится. И спешу заметить, что среда у нас с вами (а значит, и у наших детей) меняется очень быстро, интенсивно и малопредсказуемо.
Значит, запомним, стресс по Гансу Селье – это адаптационная реакция.
Есть еще когнитивная теория стресса Лазаруса. Ричард Лазарус – это уже психолог. В его теории тоже есть изменения среды и ответная реакция организма. Но там вводится еще два дополнительных фактора: оценка самим человеком степени угрозы, идущей от этих изменений, и одновременно оценка своих ресурсов для преодоления сложившейся ситуации. То есть интуитивно понятно, что одна и та же ситуация (например, сдача экзаменов в школе или в вузе) для кого-то – «туши свет», а кого-то, может быть, даже и приятно тонизирует. И реагировать на нее (в том числе и всякими биохимическими процессами) разные люди будут по-разному. От чего зависит эта оценка? Можно с ходу выделить несколько факторов: 1) Насколько хорошо я знаю экзаменационные билеты? 2) Насколько успешными были для меня предыдущие сдачи экзаменов (насколько хорошо я применяю имеющиеся у меня знания в экзаменационных условиях)? 3) Насколько меня запугали родители и учителя по теме «Люди, которые не получают высшего образования, все сплошь неудачники и маргиналы»? 4) Какой у меня темперамент, сила нервной системы, насколько я умею мобилизоваться и т. д. (здесь есть врожденные факторы, но и тренировка тоже важна)?
То есть насколько лично для меня ужасно то, что происходит, и насколько я к этому готов. От этого зависит и степень испытываемого человеком стресса, в диапазоне от «никакого стресса» до полного истощения этих самых адаптационных механизмов (которое у Селье называлось уже дистрессом).
Это теория Лазаруса. Запомним: адекватная оценка сложившейся ситуации и осознаваемое самим человеком наличие ресурсов для того, чтобы с ней справиться.
Вернемся к Дедам Морозам.
Есть ли дети, которые их действительно боятся? Безусловно, да. Шумный, большой, с бородой, с мешком… Страшновато, конечно, особенно если мамы рядом нет. А еще дети, бывает, боятся клоунов, собак, страшных фильмов, книжек, ледяных горок, мух… и, в общем, проще, кажется, перечислить, чего никто и никогда не боится.
Надо ли детей от всего этого ограждать? Безусловно, нет. Потому что все это – часть жизни. И вовсе не случайно среди базовых волшебных сказок так много реально страшных. И не случайно дети всех времен и народов любили ходить на кладбища, спускаться в темные подвалы или посещать заброшенные здания. Это их тренировка, выработка ресурсов (смогу! преодолел!) по Лазарусу и адаптация по Селье (мобилизовался! преодолел!).
Что всегда должно быть у ребенка, встречающегося с потенциально стрессовой ситуацией? Возможность выхода из нее (или даже невхождения в нее). Не хочешь – я не буду читать сказку. Боишься Деда Мороза? Не пойдем туда, обойдемся без праздника. В темные подвалы моего детства всегда можно было не пойти. Насильно никого не тащили. Собственный опыт победы над собой – вот что важно. Ну и мнение значимых людей – это тоже, конечно.
Однако «Только хорошо сданные экзамены, и только институт! И никаких других вариантов!» – это не стресс, а уже дистресс (истощение), запомните, дорогие родители. Потому что здесь «выход» вообще не предусмотрен.
Жизнь без стрессов странновата (что за жизнь без опыта осознанного преодоления?), да, пожалуй, сегодня и невозможна. А закладывается все в детстве. Насколько стрессоустойчивым будет ваш ребенок? Вам решать.
А может, и в самом деле запретить этих Дедов Морозов? И стресса ни у кого не будет…
Интервью с Марьей Петровной
Когда мне случается читать лекции для родителей, меня довольно часто спрашивают: а вот скажите, вы ведь уже давно работаете на одном и том же месте – дети за эти годы изменились?
Я, конечно, что-то отвечаю. Но при этом сама понимаю ограниченность своего ответа. Ведь ко мне (психологу) в поликлинику всегда приходил и приходит сегодня весьма специфический контингент семей. Как же я могу судить обо всех?
Но вопрос-то на самом деле интересный. А у кого спросить?
И вот, представьте, мне выдалась возможность.
Учительница начальных классов, которая проработала в обычной средней школе ровно (держитесь крепко!) СОРОК лет. Пришла к своим первым ученикам после педагогического училища, в 21 год. Сейчас ей шестьдесят один. Работала за это время всего в двух школах. Сначала – на северной окраине Ленинграда, потом переехала на южную окраину, и стало очень уж тяжело добираться к месту работы. И вот теперь уже шестнадцать лет работает здесь, в школе недалеко от моей поликлиники. Награждена медалью, автор трех учебных пособий. При этом настоящее свое имя почтенная дама просила не называть, согласна называться Марьей Петровной. Так и назовем. С некоторыми бывшими учениками Марья Петровна поддерживает отношения четверть века и больше. Выучила уже пятнадцать детей своих бывших учеников. Многие бывшие «северные» ученики сетуют: уж очень далеко возить, а то бы мы непременно… Сейчас Марья Петровна в некотором смысле на распутье. Весной выпустила очередной четвертый класс. Устала, хочется не тотального даже отдыха на пенсии, но более спокойной работы. Но сможет ли без детей? А если брать новый класс, то их же потом никак не бросишь! Они же как свои делаются, отдать другому учителю – так это в какие еще руки попадут, видела Марья Петровна разное… Значит, еще четыре года как минимум… Может, хватит уже, уйти?
И как не спросить у такого человека, который сорок лет подряд каждый день наблюдает совершенно никак не отобранных и взрослеющих у него глазах детей! Изменились дети или нет? И если изменились, то как?
И я спросила. Результатами делюсь с вами, уважаемые читатели.
Признаюсь сразу: диктофона у меня не было. Кое-что я записывала по ходу дела, конечно. Кое-что восстановила по памяти и записала сразу после интервью. Еще что-то (на удивление немного) подправила сама Марья Петровна, после того как я показала ей свой текст.
– Так изменились дети за эти сорок лет или нет?
– Безусловно, изменились. Точнее даже так: менялись не раз.
– А вот эти «разы» можете приблизительно назвать?
– (Задумалась.) Точно не скажу. Но, помню, вначале дети были такие спокойные, ласковые, всё висли на мне. Балбесистые немного, это да. И родителям многим было как-то до учебы все равно, и самим детям. Хотя были и такие принципиальные отличники, прилежные, устремленные. Эти и сейчас есть, кстати, никуда не делись. Но им всем хотелось нравиться, дружить. Это вот прямо цель такая у них была: мой лучший друг, моя лучшая подруга. И коллектив, стоять друг за друга – это тоже важно было. Еще мы соревнования октябрятских звездочек устраивали, они, помню, очень откликались…
Потом, когда перестройка началась, дети стали тревожные. Это от родителей шло, конечно. У нас же обычная школа была, многие родители работу потеряли, зарплату не платили, мы знали это все. В магазинах ничего нет, что завтра будет – непонятно, дети это всё чувствовали. Семьи распадались. Появились злые дети, озлобленные. Даже маленькие совсем. Я, помню, иногда прямо не знала, как к ним подход найти. Где уж там ««жи-ши» пиши с буквой «и»»! Иногда помогало просто обнять их, к себе прижать. Держишь его и прямо чувствуешь, как он успокаивается, оттаивает. А назавтра снова – пришел из дома, и колючки торчат. Но иногда они не давались, конечно, и смотрели как зверьки. Жалко их было… Успеваемость тогда стала совсем неровной. Кто-то прямо с первого класса истово учился, как будто в тетрадке, в учебнике спасается от чего. И тогда вот появились массово маленькие дети, которые не из своих особенностей по здоровью на уроке «отсутствуют» (такие всегда были и сейчас есть), а из каких-то внешних, семейных или своих личных дел. Но можно и по-другому сказать: дети мои тогда как-то почти разом повзрослели, щенячесть из них из многих ушла начисто. Помню, мальчик Вася (второй класс) мне как-то сказал: «Марья Петровна, а вы, когда приходите, дверь за собой в квартиру хорошо закрываете? Проверяете? Вы проверяйте обязательно! Не дай бог что! Знаете, какой сейчас уровень преступности!»
