Милослава – хранитель этого леса.
В чем задача хранителя? Всячески обеспечивать птицам-печалям привольную и разнообразную жизнь в их родном лесу, разговаривать, играть, увещевать, уговаривать, не пускать их в наш мир, а тех, которые все-таки прорвались, возвращать обратно в родные пенаты. Еще есть отдельная проблема: надолго попав в наш мир, птицы-печали норовят образовать в нем пары и загнездиться. Этого допускать нельзя ни в коем случае. Иначе прямо здесь, в нашем мире печали могут уродливо размножиться – наш мир совсем не подходит для их птенцов, и они вырастают просто ужасными и уже не могут вернуться на родину предков.
Внимательно выслушав и обсудив в деталях всю эту лирическую и (нельзя отрицать!) талантливую психоделику, я отправила Милославу в коридор и позвала соскучившихся родителей, сразу предупредив их, что говорить они будут по очереди и только по моей команде.
Задавая направленные вопросы, получила нижеследующую информацию.
Мама с папой давно в разводе. Никаких вредных привычек, алкоголя, наркотиков, психиатрии и т. д. Расстались потому, что он «блажной», денег не зарабатывал, семьей толком не интересовался, сейчас живет со своей мамой и говорящим попугаем, с дочкой общается раз в неделю, где-то преподает, изучает парламентские уложения семнадцатого века. Отношения у Милославы с папой хорошие, но разговаривать с ним о том, что у девочки проблемы, бесполезно, он никаких проблем не видит.
Идея «хранителя печалей» появилась давно, теперь им кажется, что еще до школы. Точно помнят, что в первом классе ходили к психологу, который сказал: не трогайте ее, все дети фантазируют, будут новые школьные впечатления – все пройдет. Не прошло. Сейчас жалеют, что послушали того психолога и «не задавили все это безобразие в зародыше».
Фантазии Милославы и сами по себе нехороши – что это за «печали» у нее такие? С чего ей печалиться, если у нее все есть: родители, все блага, школа хорошая? Родители волнуются: если она сейчас так, что же в подростковости-то будет? Начнет от «печалей» вены резать или из окна прыгать? Сами же знаете, какие они сейчас. Вы вообще интернет читаете?
Но это все еще полбеды. Глупые фантазии – да, ладно. Но она вам, наверное, не рассказала, что в школе делается.
– А что там делается? – спрашиваю я.
– Она собирает печали.
– В каком смысле собирает?
– В самом что ни на есть прямом. Она же «хранитель». И давно уже нескольким одноклассникам объяснила, как это все устроено. Те другим рассказали. И вот (не знаю уж, кто до этого додумался, она сама или кто-то из ее приятелей) они пишут свои печали на листочках и отдают ей, повторяя какую-то специальную формулу: сохрани мою печаль, пусть живет она птицей в волшебном лесу… ну и еще что-то такое, чуть ли не в рифму. Она берет эти бумажки, читает…
– А что в них? Вы знаете?
– Ну например: «Это печаль о моей умершей собаке. Ее звали Жучка. Она была такая-то и такая-то. Она уже была, когда я родился. Теперь ее нет, и мне ее очень не хватает…»
– А потом?
– Потом она забирает бумажку, воображает себе птицу, соответствующую этой печали, описывает ее тому, кто дал бумажку, и говорит: я сохраню твою печаль в моем лесу. Иди, она улетела, с ней все будет хорошо. И чуть ли не руку ему на голову кладет… И они все говорят, что им сразу легче становится. Печаль улетела, как же! И завуч мне сказала, что недавно одна их молодая учительница, которая была беременна и ребенка потеряла, принесла Милославе такую бумажку о ребенке, и она сделала, конечно, эту печаль птицей и отпустила, а одна девочка все это слышала и потом наябедничала… И родители в школе уже волнуются: что там у вас за секта? Вы понимаете? Ее же вот-вот из гимназии исключат. И я, кстати, завуча понимаю! Кому такое надо?
Мама Милославы бурно заплакала.
– Мы ходили к психиатру, он сказал, что это, вполне возможно, шизофрения, и предложил госпитализацию и обследование. И еще ходили к психологу в районном центре, она долго со Славой беседовала, а потом сказала мне, что у нее в самооценке почти нет феминитивов (она же себя называет не «хранительницей», а именно «хранителем» и т. д.) и такие дети часто потом меняют пол, а потом выдвинула ящик, достала какие-то коробочки и предложила купить у нее успокаивающий чай за сто сорок рублей…
– Может быть, ей гипноз поможет? – с надеждой спросил дедушка.
– Или все-таки таблетки? – бабушка заглянула мне в глаза.
Мне было и смешно, и страшно одновременно.
– А чем вы все занимаетесь? – спросила я.
– У нас два магазина, – сказали бабушка и дедушка. – А у дочери очень ответственная работа, она заведующая сектором продаж в очень крупной компании.
– Ваша девочка охрененно талантлива, – сказала я. – В ней соединился теоретический и мечтательный интеллект отца и ваша приземленно-практическая организационная хватка. Это хорошая новость. А плохая заключается в том, что с талантом ничего нельзя сделать. Его можно убить, ему можно помогать, но для него не существует вожжей – вы меня понимаете?
– То есть вы тоже ничем нам не поможете, – констатировал дедушка.
– И даже успокоительного чая не предложите? – горько сострила бабушка.
Я уже готова была отрицательно покачать головой, но вдруг вспомнила.
– Я позвоню вам, – сказала я. – Если получится. Тогда вы приведете Милославу сюда еще раз. Я попробую ее кое с кем познакомить.
Они ушли с разочарованными лицами. Я их понимала.
После окончания приема я достала свои журналы. Я работаю 25 лет и очень плохо веду документацию, но все-таки пишу даты начала каждого журнала и всегда пишу контактный телефон. Я приблизительно помнила годы. И имя – Женя или Саша. Возраст – 12 или 13 лет (или больше?). Через пару часов у меня был список с десятью телефонами. В этот вечер в семи семьях наверняка решили, что психолог из поликлиники, очевидно, рехнулся от тяжелой работы.
Я набирала номер: это семья Ивановых? Это Екатерина Вадимовна Мурашова, психолог из детской поликлиники. Вы посещали меня девять лет назад. Скажите, могу ли я попросить к телефону Евгению? Мне нужна ее помощь. Живет отдельно? А можно ее телефон? Евгения? Это психолог из детской поликлиники. Скажите, Евгения, вы были когда-нибудь Принцессой Сумерек? Нет? Спасибо. Всего доброго. Извините за беспокойство.
На восьмой раз мне повезло.
– Да, это я, – ответили на том конце трубки. – Саша. Принцесса Сумерек.
– Саша, сколько вам сейчас лет? – спросила я.
– Двадцать три. Что я должна сделать?
* * *
Милослава и Александра оказались даже внешне несколько похожими.
За прошедшие дни я отчетливо вспомнила девочку-подростка, которая весь день была несколько вялой, тусклой и заторможенной, но оживала в сумерках, одевалась и красилась как принцесса и вдруг могла острить, петь, танцевать, быть умной и очаровательной… Родители не понимали, что делать, ведь школа-то – днем… Мне удалось тогда отстоять ее – от таблеток и всякого такого, я плела родителям какую-то чушь про биоритмы и метаболизм, а ей объясняла, что все мы в некотором смысле в изгнании в этом профанном мире, но надо учиться в нем жить и одновременно искать место, соответствующее…
