А еще уже с равнодушием подумал о пленном лейтенанте. После разведчиков он попадет в особый отдел, а там фотографии казни танкиста очень могут стать для него скорым приговором. Отведут подальше от дороги и шлепнут.
На самом деле после допроса особистом бригады Ланге отправили в штаб танкового корпуса. А принцип был один: чем дальше от передовой, тем больше шансов остаться живым. Со своей саксонской хитринкой немец смекнул, что для русских он, обладающий важной информацией, весьма ценен. А информация эта была о нескольких «Королевских тиграх» в составе 505-го батальона тяжелых танков.
Хорст тогда почему-то сравнил себя с бутылкой, которой в голову-пробку болезненно вкрутили штопор… Так же мучительно, с громким хлопком, ее теперь вытащат. Тактика поведения бывшего командира взвода теперь была такой: дозированно сливать из этой «бутылки» сведения, которыми он обладал. Информация о «Королевских тиграх» действительно пригодилась: то, что рассказал Хорст, а также показания других пленных легли в основу специального приказа по фронту.
Через какое-то время в числе первых военнопленных Ланге вошел в образованный еще в июле 1943 года Национальный комитет «Свободная Германия» и даже стал членом этого комитета. К концу декабря Хорст переметнулся в учрежденный для офицерского состава «Союз германских офицеров». Там он быстро вошел в число приближенных главы Союза генерала артиллерии Вальтера фон Зейдлиц-Курцбаха и генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса. А спустя несколько месяцев, 17 июля 1944 года в составе 57 000 немецких солдат и офицеров в колонне прошел по Садовому кольцу и другим улицам Москвы.
Усиленный паек – кашу и хлеб с салом, которым их накормили с утра – он запомнит на всю жизнь.
Глава тринадцатая
Наступление по каким-то ведомым только генералам причинам отменили. Противники перешли к обороне и, держа нос по ветру, теребя разведку, начали оценивать силы и возможности друг друга.
Деревянко сумел быстро найти неисправность и с помощью техника роты «подлечил» железного коня и поставил его в «стойло». А «стойла», то есть окопы для танков, уже были вырыты на окраине поселка. Благо земля здесь, на опушке леса, была легкая и податливая.
Ближе к вечеру, когда у вышестоящих командиров иссякли поручения и распоряжения, и вдруг появилось свободное время, танкисты занялись любимым делом. Большей частью бойцы роты «давили на массу», тут, сколько ни спи, все на пользу.
Деревянко отпросился пройтись по лесу, давнишняя мечта была – собрать осенние травы и ягоды: папоротник, золотую розгу, рябину, калину и орешник. Обещал сделать мировые чаи и настойки, от болезней разных, чай из дубовых чернильных орешков и, на изысканный вкус, кофе из поджаренных желудей. Последний аргумент стал решающим, и Родин отпустил его, но на полчаса, не больше.
А Руслик вновь достал из недр танка часы с кукушкой и стал их разбирать-собирать. Сидорский, перед тем как направиться к ближайшему дереву для метания на точность своего любимого ножа, по обыкновению не смог удержаться:
– Ну, как, еще не кукарекает? Смотри, чтобы ночью не вылезла. Не прощу!
– Для тебя точно петь не будет! Иди, кидай свою железяку…
А Иван только приноровился на командирском сиденье написать письмо матери, как услышал голос ротного писаря Потемкина:
– Руслан, а где лейтенант Родин?
Не отрываясь от своего занятия, Баграев ответил:
– Очень сильно нужен?
– Очень – не очень, твое какое дело? – проворчал Прохор. В руке он, как всегда, держал железный палец от трака.
– У командира личное время, он отдыхает, – вежливо пояснил Руслик и очень тихо добавил: – И в наш дом принято стучать.
– Запросто! – И Потемкин с удовольствием три раза постучал по башне, не зря взял инструмент.
Последних, сказанных вполголоса слов Руслика Иван не слышал, поэтому отреагировал очень бурно:
– Придурок! Ты лучше по своей башне постучи!
Потемкин даже ногой топнул от досады:
– Черт вас разберет! Кто тут говорил: «В наш дом принято стучать»? – передразнил он почему-то картавым голосом.
Родин усмехнулся:
– Ну, что там, ротный вызывает?
– Капитан Бражкин…
Иван убрал недописанное письмо в карман, спустился и дружески похлопал Прохора по плечу:
– Не грусти, а то грудь для ордена не будет расти. Пойдешь ко мне во взвод? Первая же свободная вакансия башнера или радиста – твоя!
Потемкин сердито блеснул глазами, расправил плечи:
– Пойду! Думаете, струшу?
– Как говорит наш комбриг, «постреляем – увидим»…
В порядком задымленной табаком палатке командира роты, куда, спросив разрешения, вошел Иван, его ждал сюрприз. На маленьком походном столике лежала очень знакомая фляга. Это только на первый взгляд все штатные емкости одинаковые как близнецы-братья. По видавшему виду чехлу, пробке и вмятинкам всегда можно узнать свою, особую, из экипажа.
Бражкин поставил задачи по охране опорного пункта роты, сообщил, что взвод лейтенанта Бобра назначен в боевое охранение батальона, на следующие сутки пойдет взвод Штокмана, на третьи – Родина. Из чего Иван понял, что ожидается временное затишье, но Бражкин эти размышления подкрепил размыто, мол, наступление может быть в самые ближайшие дни.
Все эти не раз слышанные распоряжения взводному быстро наскучили. Интересовал его сейчас один вопрос – полная или пустая. Его ждал экипаж, прикидывая, с каким подарком вернется Иван.
– Забирай! – сказал Бражкин, показав на флягу. – Разрешено употребить наркомовские.
Иван с достоинством взял флягу, встряхнул, оценил уровень налитой жидкости – неизменный.
– А за танк неплохо было бы и добавить, товарищ капитан!
– Прокурор добавит! Иди, а то назад заберу.
Родин положил флягу в командирскую сумку и пошел к своим. На позиции он подозвал командира 3-го экипажа сержанта Еремеева.
Игорь тяжело переживал гибель радиста-пулеметчика Алима Магомедова, ранения ребят и своего друга Васьки Огурцова из 2-го экипажа.
Потери близких были в первом же бою Родина. Еще несколько часов назад ребята сноровисто, с крепким матерком загружали боекомплект, подшучивали, спорили о чем-то, каждый о своем думал, надеялся. И вот вместо них остались обугленные, съежившиеся в адском пламени останки тел в дотла сгоревшем танке. И в этой страшной обыденности осознаешь, чувствуешь свою полную беспомощность, просто вселенскую несправедливость…
Со временем эти чувства притупляются. В дни больших наступлений жизнь дает новые краски: горящую разбитую технику врага, трупы в чужих шинелях и колонны пленных, бредущих на восток.
Родин поставил задачу Еремееву в масштабах танкового экипажа, сообщив все, что узнал от Бражкина. А за фронтовыми наркомовскими для экипажа приказал бежать бегом к старшине роты, пока там все не вылакали приближенные.
