Девушки расцвели от такого поворота разговора.
– Кто ж откажется от такого счастья, – сказала Оля.
А Таня добавила:
– Мальчишки, но вы уж постарайтесь дойти…
Оля предложила новым гостям сесть на лавку у печки.
– В теплоте, да не в обиде, – сказал Юра, опускаясь на лавку.
– Мы, тыловики, такие, – заметил Роман, присаживаясь рядом. – Не ищем место потеплее, нам самим предлагают.
– А чай, конечно, настоящий, ароматный, слов нет, – сказала Ольга.
Белый батистовый платочек скользнул вниз, Оля и не заметила, видно, кружка уже была не такая горячая.
«Какие чудные у нее пальчики, словно созданы для игры на фортепиано, – подумал Иван. – А на войне приходится сутками напролет ключом выстукивать телеграммы, и нет конца и края ленте, которая тянется с бобины, оставляя в своей памяти приказы, распоряжения – текущую хронику войны. И это еще не худший вариант».
Иван вспомнил статью во фронтовой газете о женском танковом экипаже, который за один месяц боев подбил три танка противника. Под танкошлемами улыбающиеся лица – почти похожие, как у сестер. Одна, правда, постарше – командир экипажа. Радости-то особой мало: судьбина русской женщины – и на войне самую тяжелую работу тянуть наравне с мужиком.
Он представил, что Ольга в его экипаже будет механиком-водителем. И ужаснулся. Какие бы ни были тотальные потери, он никогда не допустит, чтобы в его взводе служила женщина. Не женское это дело. И точка!
– А где же обещанная музыка? – разложив платочек на столе, спросила Татьяна. – Где песни?
– И наконец, пляски… – добавил Роман.
Саня взял было гармонь, но Оля знаком руки попросила подождать, налила в свою, уже пустую кружку чай и поставила перед ним:
– Саша, пожалуйста, выпейте чаю, в самом деле, что за спешка…
Татьяна без тени смущения тут же совершила чайную процедуру для Ивана.
Уставших, опоздавших и невпопад играющих музыкантов никто не любит. Музыка, рожденная до полуночи, не похожа на музыку предрассветную, как не похожи краски заката на краски сумеречного неба.
Близилась полночь. Саша, как все деревенские жители, без всяких часов чувствовал и мог точно назвать время в любой момент. И поэтому до полуночи ему хотелось сыграть что-то особенное, проникновенное, что по душе каждому.
Извинившись, что его пальцы могут подвести после того, как он вколачивал (ха-ха) палец в трак, Саня вновь взял гармонь. Память воскресила вальс…
В одном месте он слегка сфальшивил, все это, конечно, услышали, но лишь один Прохудейкин скривил рот.
«До чего же дрянной человечишко. – У Ивана даже зачесались руки, так вдруг захотелось дать ему в морду и добавить граммофоном по черепу. – Кривляешься, как макака из Московского зоопарка».
Потом Саша затянул «Черного ворона». Иван тут же подхватил, потом подоспели девушки и Юра с высоким чистым голосом.
Роман молчал, у него полностью отсутствовал слух, еще в военном училище во время строевых песен его категорически просили не петь, а просто в такт открывать рот. Он не расстроился, но сделал тогда для себя выводы, что можно неплохо жить, всего лишь имитируя работу…
Когда песню допели, Оля сказала, что Иван был сейчас похож на Чапаева из кинофильма. Родину сравнение понравилось:
– А Санька у нас будет за Петьку. Ну а вы, девчонки, обе похожи на Анку-пулеметчицу!
– Только вместо пулемета строчим телеграфным ключом, – усмехнулась Ольга.
Татьяна предложила:
– А давайте что-нибудь повеселей, ребята! «Цыганочку»!
– Самое время! – согласился Деревянко. – С выходом и платочками!
И с первых же нот «Цыганочки» Татьяна выскочила на середину избы. Она взмахнула рукой, и, о чудо, из-под ее руки выскользнул всех цветов радуги наплечный платок, она павой прошла по кругу, жаль места мало! А ритм все ярче и быстрей, как огнем полыхнула музыка жарких цыганских ночей. Татьяна взмахнула руками, как крыльями, и полетела бы, но вместо этого трепетно изогнула стан, как лебедушка, и вновь пошла по кругу, стуча каблуками, и закружилась в вихре с радужным платком…
Что это было… Просто не верилось, что где-то люди жили без войны, без страха, печалей и смертельной усталости. Но сейчас Танина «Цыганочка» в избушке «на курьих ножках» чудодейственно на мгновение вернула в былую мирную, счастливую жизнь, как волшебным ключиком открыв дверь каждому в свое далекое детство и беззаботную юность.
И все уже безудержно хлопали в такт, притопывали, Саня с гармонью приплясывал, Юрка хотел было пуститься в круг, но Роман успел ухватить его за ремень и утащить обратно на лавку.
«Как пляшет девчонка! – подумал Иван. – До утра ведь может!»
И в самом деле, даже платок ее летал и танцевал как огненный партнер, едва не задевая кончиков носов товарищей офицеров.
Наконец, Саня перешел на «пониженную передачу», на самых последних нотах Татьяна бросила в сторону платок и, припав на колени, с легкостью березки изогнулась назад, едва не коснувшись смоляными кудрями пола.
Раздались крики «браво!», Иван оказался рядом с плясуньей, протянул Тане руку, чтобы так же изящно завершить танец.
Роман, поняв, что сплоховал (он находился ближе), отвесил учтивый, чуть не до земли поклон, тут же использовав его, чтобы поднять с пола платок.
Хоть на этом отыгрался…
С цыганской гордой статью Татьяна чуть поклонилась, легким движением отбросила назад волосы, черные глаза задорно блеснули, она улыбнулась, и только едва заметные бисеринки на верхней губе выдавали, какой огонь сейчас бушевал в ней.
Она сложила, как что-то живое, платок, сказав, что это единственная гражданская вещь, подарок мамы, который она дала ей с собой в дорогу на фронт как напоминание о доме.
– А все остальное на нас – уставное, – усмехнулась Танька. – Вот товарищи тыловики знают, не дадут соврать.
Роман хотел было сказать, что в Германии достанет им лучшее заграничное белье, но вовремя сдержался.
Глава пятнадцатая
Тут и полночь подоспела. Саня первый отметил это, глянув на свои наручные часы. У него было правило еще с той давней поры, когда мама впервые прочитала Саньке сказку о Золушке. Все песни, пляски, танцы прекращаются, когда часы бьют полночь. В деревне, среди лесов и туманных лугов, мистическое, загадочное, сонное время длится до рассвета, громкие звуки тут же затихают и исчезают, голоса тоже становятся тише, как бы приноравливаясь к природе и редким крикам ночных птиц.
Почему он вспомнил это время, те ощущения, необходимость подчиниться правилам и поверьям? Наверное, в силу сложившейся деревенской привычки. Все дело в том, что в клубе, где Саша нередко играл на гармони для народа, по указу председателя колхоза товарища Свинаренко Кузьмы Ивановича ровно в 00 часов 10 минут на двери вешался амбарный замок, который, кстати, сам был культурно-исторической ценностью, потому как не менее ста лет до этого в своей прошлой жизни закрывал двери сельского храма. А когда построили клуб, учли все, кроме замка. Церковь же пустовала: все, что можно было разрушить или унести, уже давно сделали. Кому-то вдруг пришла мысль экспроприировать у батюшки замок вместе с ключами. Священник с потемневшим от печали лицом выслушал молча требования активистов и безропотно их выполнил. А у Саши защемило сердце, когда он увидел, как батюшка плакал, и слезы скрывались в его густой бороде, а ветер беспощадно трепал ее… С той поры его никто больше не видел, куда сгинул он, неведомо…
