– А ты знаешь, кто перед тобой, товарищ большой драгун?
– Не томите душу, прелестная цыганочка, – перешел на иронию Деревянко.
– Не цыганочка, а чистокровная казачка из Новочеркасска. Город наш, по секрету тебе скажу, столица донского казачества. В нашей семье мой батька, Прокопий Кузьмич, все о сыне мечтал, чтоб, ясное дело, настоящего казака вырастить. Но бог не дал, я была очередной, пятой по счету, дочкой… И матушка тогда сказала: «Все, хватит! Будем, что ли, плодить, пока полгорода не станет в девицах Кореневских!» Отец любил меня больше всех остальных сестер. И воспитывать стал как казачонка. Можешь представить, с трех лет посадил на коня. Обучил боевым приемам борьбы. Потом, как я подросла, дал шашку, показал, как рубить лозу. А какой кураж, Санька, срубить пламя свечки али поднять на скаку папаху с земли, проскакать, стоя на коне, на ходу спрыгнуть и снова взлетать в седло. Эх, дали бы мне сейчас коня и шашку… – мечтательно произнесла Татьяна.
– И кочан капусты, для коня пошинковать, – вставил Деревянко.
– А ты, Саня, хоть знаешь, как на коне-то ездить?
– Смеешься, что ли? – хмыкнул Деревянко. – Да ты хоть поняла, кто такие драгуны? Кавалеристы!
– Ой, открыл Америку!
– И вот потому, Таня, в нашей Драгунской все мальчишки и девчонки на лошадях ездят. И я тоже…
– И ты тоже? Все ясно с тобой! Скажи, а ты пикой с ходу можешь попасть в чучело врага? А я кидала и попадала. Но это ерунда. А на Стретенье, это в народе у нас так называли встречу зимы и лета, девушки наши наряжались: одна Зимой, а другая – Весной. Между ними начиналась борьба, не всерьез, конечно. Я каждый раз участвовала. И всегда побеждала. И в зависимости от того, кто побеждал, судили, будет ли долгой зима или ранней весна. А мне по-разному выпадало: то Зима, то Весна. Знаешь, как все переживали, когда мне Зима доставалась! Молодые казаки тоже борьбой развлекались, в мяч играли, в чехарду, бабки… Взрослые казаки в круг соберутся и как начнут песни петь былинные, заслушаешься. А кто и спляшет под балалайку. Ну, а старики, заслуженные казаки, все с георгиевскими крестами, усаживались около рундуков, это лестничные площадки, которые на улицу выходили. И всегда перед ними выставляли ендову переваренного касильчатского меда. Выпьют, усы разгладят – эх, любо! Уважали за крепость и за вкус отменный.
– Хорошо, прямо вкусно так рассказываешь, ну, как в казацкой станице побывал, – произнес Иван, он, как и все, заслушался рассказом Татьяны.
– А я еще песни наши казацкие знаю. – Татьяна откинула рукой кудри со лба, глянула задорно. – Вот если б Саша подыграл…
И она вдруг запела голосом веселым, озорным и ярким:
Есть вино – пьем вино, нет вина – пьем воду,
Ни за что не променяем казачью моду.
Ни за что не променяем казачью моду,
Сидит девка в терему, рученьки поджавши.
Сидит девка в терему, рученьки поджавши,
Перед ней стоит поляк, фуражечку снявши.
Перед ней стоит поляк, фуражечку снявши,
А я девка не плоха, люблю донского казака…
А Санька, мастак, мелодию уловил и на последнем куплете изобразил что-то похожее. Татьяна неожиданно дала ему листок и карандаш, продиктовала первый куплет и сказала:
– Подбери мелодию, Саша. Мы с тобой такой дуэт сыграем!
Деревянко сложил листок и сунул его в карман:
– Вот уже и домашнее задание получил…
Родин оценил интригу:
– В острой конкуренции у граммофона есть все шансы с треском проиграть живой музыке.
– Мы еще повоюем! – сказал Юра. Поставил старинный вальс «Амурские волны» и решительно сделал приглашение на танец Татьяне.
Она удивленно вскинула глаза: положительно ей сегодня везло на веселые события, и подала ему руку. Юрка с готовностью подставил свою ладошку, почувствовав, как затрепетало его сердце.
– Пойдем на улицу, – предложила Оля и, кивнув в сторону закружившейся в вихре вальса парочке, добавила: – Здесь, кажется, все в порядке.
Навстречу им в избу вошел Прохудейкин, от былой обиды на его лице не осталось и следа, он даже улыбался каким-то своим мыслям.
– Какой чистейший воздух, ребята! – воскликнул Роман. – Просто не надышаться!
Они посторонились, пропустив старшего лейтенанта.
Ночь сразу обступила их, после неяркого света керосиновой лампы несколько мгновений Оля и Иван ничего не видели. Вокруг – ни огонька: жесточайший режим светомаскировки. Поодаль – темный прямоугольник одной из штабных палаток. Только потом, словно нехотя, проявились очертания могучего, под самое небо, дуба, вдруг тревожно зашелестевшего оставшейся листвой. А на небесах, в бездонной вселенной, сияли мириады звезд, вечные спутники странников.
– Какая тихая и таинственная тут природа, как у Гоголя в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», – шепотом произнесла Оля.
Иван осмотрелся, вдруг поймав себя на мысли, что ищет свой танк, и рассмеялся.
– Что-то смешное вспомнил?
– Представляешь, Оля, свою боевую машину потерял! Вот сила привычки: вышел из дома, сразу – в танк. Роднее нет существа, особенно в бою.
– У меня тоже на войне появились другие привычки, – усмехнулась Оля. – Могу засыпать стоя, под грохот бомбежки, могу в несколько секунд расправиться с котелком каши… Девчонкам на войне всегда труднее, чем мужчинам. Но даже под свист пуль я всегда найду время, чтобы привести себя в порядок… Хуже нет, чем видеть, как человек, особенно девчонка, на глазах опускается…
– Ты совершенно права, Олечка. – Он обнял ее, потому что почувствовал, как она начала замерзать. – А на передовой, когда из человека уходит энергия, он перестает чувствовать опасность. У нас в роте, не в моем, правда, взводе, был радист-пулеметчик, фамилию уже не припомню… Ну, в народе у нас как принято считать: танкист – лицо бравое, на марше – чумазое, в бою – отважное. А у этого радиста рожа всегда немытая была: и на отдыхе, и в рейде. Как неряха ходил, да и в голове порядку, видно, не было. Все ему не в радость, все через силу, везде опаздывал, и слова ему не скажи, везде подвох видел. Может, смерть свою чувствовал… А погиб, знаешь как? Немцы их танк подожгли, все успели выскочить, а он не смог… Потом причину узнали. У него штекер нагрудного переключателя танкового переговорного устройства заржавел, быстро отсоединить не смог. А тут секунды решали…
– А спасти его не смогли бы? – спросила Оля и спохватилась, не надо было об этом говорить.
– Не смогли бы… И сами погибли бы: семь секунд, и начинает рваться боекомплект… Зануда я, – вдруг сказал Иван. – Нашел о чем с девушкой разговор вести: о родной роте и танковых устройствах. А я все жду, чтобы Олечка о себе рассказала. Ты ведь из Питера, правда?
– Правда… А ты сам не рассказал о маме и папе, нехорошо, – напомнила Оля. – Они сейчас на фронте?
