– Нечего было белорусского медведя в его берлоге тревожить! – подыграла ему Таня.
– Точно! – расплылся в улыбке Киря.
А Таня подумала, что ей сегодня везет, как королеве бала: уже третий кавалер, один краше другого. Но жилистый крепыш Юрка или еще по-юношески не оформившийся Саня, как мелкий «калибр», не шли ни в какое сравнение с богатырским станом и гренадерским ростом сержанта Сидорского.
Она чисто по-женски почувствовала в нем силу и невольно сравнила с медведем: заломать, если что, может с веселой улыбкой. И запах от каждого шел особый: от Юрки – тройным одеколоном (страшный дефицит на фронте), от Сани – соляркой и машинным маслом, перебивающими все другие запахи. А от Кирилла шел крепкий запах мужского, какого-то звериного пота и пороховой гари. И этот запах, в глубине души призналась себе Татьяна, волновал и возбуждал ее больше всего.
– Кирилл, – Таня напустила серьезность, – а как будет по-белорусски «любовь»?
– Так почти и будет: «любоу», а еще «каханне». – Кирилл с интересом глянул на Таню.
– А как будет «люблю»?
– Интересно, зачем вам?
– Не догадаетесь…
– Я цабе кахаю…
– Какие хорошие и теплые слова… – Татьяна тихо повторила: – Я цабе кахаю… Сразу представляешь уютное маленькое село, дивчину с длинными косами и с венком из красивых цветов.
– И парубка в расшитой рубахе, шароварах, надраенных сапогах и с картузом на голове и розочкой, и – чтобы чуб курчавый выбивался. И преклонив колено, он делал дивчине признание, – завершил Кирилл.
– Вы смеетесь…
– Совсем нет, Танюша. У нас, когда свататься в дом идут, обязательно в расшитой рубахе, картуз или даже папаха – непременно, и сапоги – чтоб блестели, свиным салом смазывают. И я вам скажу, Таня, хозяйская собака это сразу чует, и, если сало свежее, считай, расположение ее к жениху уже обеспечено.
– За вами, Кирилл, глаз да глаз нужен: не сразу поймешь, когда у вас шуточки да прибауточки начинаются.
– К сожаленью, сейчас в моей Белоруссии правит бал война и голод…
Они увлеклись разговором, незаметно сбившись с темпа, вальс превратился в обычный танец пары, не озабоченной сложными фигурами и пассажами.
Без слов, одной только улыбкой и томным движением ресниц Татьяна повелела поставить новую пластинку, решив, что она уже точно будет последней в этом вечере. Юра, конечно, тут же исполнил ее пожелание.
Это был волшебный островок мирной жизни в обществе прекрасных девушек, словно остров Эс Ведра с его сладкоголосыми сиренами, мимо которого много веков назад проплыл корабль Одиссея…
Глава семнадцатая
А в этот самый момент не злой, как укушенная собака, ротный командир Бражкин вытряхивал душу из подчиненных, а оперуполномоченный отделения контрразведки СМЕРШ танкового батальона старший лейтенант госбезопасности Игорь Волк в «нехорошей» избе-пятистенке вел допрос Ивана Родина. В смежной комнате под протокол следователю ОО НКВД ОКР СМЕРШ танковой бригады капитану Левину давал показания рядовой Деревянко.
Нет типичных, усредненных черт танкиста или, скажем, пехотинца. И у смершевцев народ тоже разнообразный. Обыкновенные люди, правда, когда ведут допрос, преображаются, становятся как ищейки, которым надо найти и изобличить врага.
Так примерно думал сейчас Иван, которого Бражкин чуть ли не пинками отправил вместе с Сашкой в особистскую избу.
Штатного смершевца Иван, конечно, знал как облупленного. Как раз Волк был больше похож на типичного танкиста: невысокого роста, кряжистый, в меру кривоног, плечи широкие, на них почти без шеи посажена круглая, как кочан капусты, голова, нос как кочерыжка. А вот лицо цветом уже как буряк, губы мясистые, не гармонирующие с каменным квадратным подбородком. И большие кулаки-кувалды, которые отдыхали на столе без движения. Глаза у старшего лейтенанта покраснели, слезились, видно, от бессонной ночи.
На груди оперуполномоченный Волк носил орден Красной Звезды, и все знали, что он заработан не за допросы дезертиров, предателей Родины, власовцев и военнопленных, а за бой в окружении. Когда убило командира роты и началась паника, он лично пообещал расстрелять каждого паникера. А потом поднял бойцов в атаку, на прорыв, и большую часть роты сумел вывести. Волк хорошо знал немецкий язык, ему не было равных в вылазках за линию фронта за «языком». В общем, соответствовал он своей фамилии.
– Вот гляжу я на тебя, лейтенант Родин, человек ты вроде умный, из хорошей трудовой семьи, с высшим образованием, и фамилия у тебя хорошая. А что натворил вместе со своим механиком, просто уму непостижимо. Ладно, бывает, механик-водитель по неопытности заехал на минное поле. Только надо спросить, где командир в это время был?
– Где был… на башне, все видели…
– Не перебивай, потом будешь рассказывать, как технику своими руками чуть не угробили вместе с экипажем, – сурово оборвал Волк. – А второй случай вообще беспредельный по разгильдяйству, халатности и преступному нарушению дисциплины на марше. И опять чуть не угробили танк вместе с экипажем! И как только в плен не попали! Ваше счастье, что приволокли этот немецкий танк. Или он вас приволок… На все ваши преступные деяния, лейтенант Родин, уже заведены дела в отделе контрразведки танковой бригады. И вот третий эпизод… Вы, командир взвода, являетесь инициатором самовольной отлучки из расположения батальона, и мало того, вовлекаете в нее своего подчиненного, для которого должны служить образцом выполнения воинского долга.
«Доигрался, – подумал с глухой тоской Иван. – Как быстро они все узнают…»
– …А самовольная отлучка в военное время – это уже штрафбат… Это в лучшем случае, – продолжал Волк. – Вы отсутствовали не менее трех часов. Где вы находились все это время?
«Скрывать бессмысленно и бесполезно. Им все известно…»
Родин назвал подразделение и фамилии девушек.
– Подтвердить могут это старший лейтенант Прохудейкин и лейтенант Чварков, – добавил Иван.
– Надо будет, и их показания возьмем, – резко ответил Волк. – Значит, танцульки устроили… Бойцу поспать бы, а ты на развлекушки его поволок. Мудак ты, Родин, между нами, офицерами, говоря. Пацана под трибунал подвел… Пиши объяснение.
Он протянул лист бумаги и карандаш.
«От веселого до печального один шаг, – подумал Родин и тут вдруг понял, откуда СМЕРШ узнал, что они отлучились и где проводили время. – Вот же сучонок…»
Иван взял карандаш, пододвинул лист и быстро, не вдаваясь в детали, описал историю «вечера отдыха».
В соседней комнате следователь отдела контрразведки СМЕРШ Левин все еще выпытывал у Деревянко подробности «преступного заезда» на минное поле. Под протокол.
Если говорить о стереотипе, то внешность капитана вполне подходила под человека этой профессии: худощавая, сутулая, как вечный знак вопроса, фигура вынуждала его смотреть на допрашиваемого исподлобья. Уже одно это придавало его лицу с длинным носом-клювом выражение угрюмости и подозрительности. И не было ничего лишнего, даже оспинки на лице, как отметины не такой уж простой работы. Голова тщательно выбрита, лишь небольшое «послабление» – щеточка черных усов. Длинные узловатые пальцы жили своей жизнью, и когда они сплетались, становились похожи на щупальца осьминога.
