Как только ротный отдалился, Сидорский выдохнул:
– Кажется, пронесло, командир.
А Родин вдруг ни с того, ни с сего попросил Кирилла скрутить ему цигарку, что было весьма редким делом. Свой офицерский табак он отдавал ребятам. Сидорский щелкнул трофейной зажигалкой, Иван затянулся, в горле запершило, он едва сдержался, чтобы не закашляться.
– Ну, и чему тебя там только учили, рядовой Деревянко?
Саня встал, но Родин махнул рукой – сиди.
– Сначала я на американском танке «шерман» водил. Горбатый такой, высоченный. Под днищем на карачках пролезть можно. Раз в канаву один из наших заехал и сразу же кувыркнулся набок. Тягачом вытаскивали. Про него наши ребята песню сложили: «Как Америка России подарила эмзеэс, шуму много, толку мало, высотою до небес!» А потом на «англичанина» перевели, на «валентайн», тоже средний танк.
– На «Валентину»? – уточнил с подначкой Сидорский.
– Не на «Валентину», а на «Валентайна», – всерьез поправил Саня, не заметив, что его подкалывают. – Броня 40–60 миллиметров, пушечка калибром 40, мощность двигателя 130 «лошадок». Дизель, а пашет на бензине.
– Молодец, знаток! А на «тридцатьчетверке» первый раз, что ли? – поинтересовался Родин.
– Первый, честное слово…
Вот и приплыли. Решение руководства не обсуждалось. Теперь этот пострел будет по иерархии вторым после командира членом экипажа. И что будет, когда зеленый, как огурец, пацан поведет в бою танк на «тигры», «фердинанды» и «пантеры»? Если на марше ошибка механика-водителя обернется остановкой в пути и ремонтом, то в бою выход из строя трансмиссии по его вине может стать летальным исходом для всего экипажа.
– Ну что, ребята, принимаем в наш гвардейский экипаж Александра Деревянко? – не то в шутку, не то всерьез спросил Иван.
Он дал сорок минут послеобеденного перекура. Обычно это время каждый использовал по-своему. Руслик расстилал на земле неведомо где добытый кусок овечьей шкуры и делал сложный ремонт старинных часов с кукушкой, которые нашел как-то в разбомбленном авиабомбой особняке.
Башнер Кирилл, у которого руки не были созданы для столь тонкой работы (зато они хорошо метали снаряды в казенник пушки) занятие избирал схожее: находил ближайшее дерево или уцелевшие ворота и кидал в центр круга финский нож. Удовлетворившись десятью попаданиями, он ложился где придется, в основном на трансмиссии, и засыпал до командирской побудки.
Первым отозвался Руслан:
– Конечно, принимаем, командир! По минному полю покатал, да еще обратно привез. Настоящий джигит! Главное, чтоб удача была за ним. У нас, осетин, говорят, дуб свой рост не спеша набирает.
– Берем, берем, – прогудел Кирилл, влепив финку в ствол обугленного дуба. – Нам таких отчаянных как раз и не хватало! Но только, чтоб выжить в бою, Саня, одной дури да удали мало. Еще башкой соображать надо…
Выслушав подчиненных, Родин подвел итог разговора:
– Видишь ли, товарищ Деревянко, ты, конечно, назначен на должность вышестоящим командованием. Но главное, что сейчас твои боевые товарищи оказали тебе доверие. И ты должен его оправдать и не подвести. В бою мы все, как один кулак. Один – за всех, и все – за одного! Как говорил Александр Васильевич Суворов, «сам погибай, а товарища выручай!» А чтоб не погибать, чтоб не подбили, ты должен по полю боя метаться как волчара на охоте: от укрытия до броска на цель.
Глава пятая
Теперь, после посвящения в члены экипажа Александра Деревянко, Ивану оставалось выполнить приказ: доставить донесение комбата в штаб бригады.
Вот там он и встретил ее впервые. Родин выполнил поручение, передал пакет, расправил привычно складки под ремнем на гимнастерке и… увидел сначала ее глаза – озорные, горящие, с ироничным прищуром. Слово «споткнулся» тут не подходит – Родин вдруг ощутил, что ему надо замедлить разгон в сторону 1-й танковой роты.
Девушка была само совершенство: пилоточка чуть сдвинута, вздернутый носик, перетянутая ремешком изящная талия, короткие сапожки, погончики рядового… Нет, армейская форма совершенно не скрывала и не умаляла ее красоты. Но стоять с оглушенным видом, терять ту короткую связь, когда они встретились глазами, – значит уже не вернуть эти мгновения.
И он сказал первое, что пришло в голову: «Вы любите полевые цветы?» Иван понимал, симпатичной шатенке часто приходится слышать комплименты армейских нахалов, плоские шутки, заигрывания изможденных войной сердцеедов, покровительственные намеки начальства. И уже готов был услышать что-то типа «не люблю, когда задают вопросы, не относящиеся к службе». Но она ответила просто: «Да, люблю».
А цветы… Их было целое поле, огромное, до горизонта, природа-матушка расстаралась всеми красками радуги, их неброская красота звала и манила… Протяни ладони и собирай в охапку.
Но это поле было минным. Не до горизонта, конечно, но прямо перед передним краем.
И торчали предостерегающие таблички с нарисованным черепом и костями – привычно-уродливая примета войны.
«Вы подождете? – хитрые бесенята заиграли в глазах Ивана. – Я мигом, одна нога здесь, другая – там!» Для минного поля это прозвучало двусмысленно.
«Вы с ума сошли! – Она на самом деле испугалась, когда Иван, махнув рукой, неторопливо пошел за цветами. – Там же мины!»
«Я заговоренный! – весело ответил Иван. – А даже маленькая мечта дамы для меня – закон!»
«Я вас ни о чем не просила, вернитесь, сумасшедший!» – Она чуть не ломала пальцы от ужаса и бессилия. И даже хотела побежать за чокнутым лейтенантом, но сдержалась, и не из-за страха. Не пристало приличной девушке в звании рядовой у всех на виду гоняться по полю за офицером.
А Иван уходил все дальше по траве, издали казалось, что он уже не касался земли, а парил. Сердце бедной телеграфистки сжалось, как птичка, угодившая в силок. «Господи, псих ненормальный, вернись…» – шептала она, понимая, что, если лейтенант подорвется прямо сейчас, на ее глазах, она не переживет, хоть самой бросайся на мины. И кляла себя, что ее бездумный ответ будет стоить жизни этому юноше-романтику.
Так он дошел до девственно чистого, не тронутого колесами и гусеницами поля, зажмурившись, наклонился и самозабвенно вдохнул терпкий запах разнотравья: ромашки, дербенника, бузульника, васильков, полыни и еще многих других – белых, фиолетовых и желтых.
«Эх, лечь бы сейчас в эти травы и глядеть в небо», – подумал он, как бывало в детстве в деревне. Но поле было изранено осколками и отравлено вживленными в него минами.
Иван сорвал наугад самые красивые цветы, получился большой пышный букет. «Если начнут стрелять, – пришла мысль, – можно будет залечь и замаскировать ими хотя бы голову».
Обратно он шел торопливо, рисоваться и рисковать было уже ни к чему. Девушка ждала, бессильно опустив руки.
«Вы болван, товарищ лейтенант! – мрачно произнесла она. – Вам что, жизнь не на что тратить?»
