* * *
Александра вышла на Покровский бульвар и двинулась в сторону Чистопрудного. Она знала короткую дорогу к дому Эмиля, но тогда пришлось бы пройти мимо ее старой мастерской. Этот дом вызывал у нее панический страх. Игнат, которого она вчера так долго уговаривала позвонить утром в полицию, не напоминал ей об этом. И она была ему за это благодарна. Так в детстве, совершив какой-то проступок, она откладывала признание – на пять минут, еще на пять, на «после обеда», на «после мультика»… Сознаваться все-таки приходилось, и тогда она жалела, что не созналась сразу, ведь все было бы давно позади. «Чем так мучиться, – думала она, – лучше сразу позвонить в полицию. Но тогда, боюсь, пропадет весь день…»
Игнат шагал рядом, глубоко засунув руки в карманы, оглядываясь с таким беспечным видом, словно и впрямь не имел ни дел, ни забот. На пруду он остановился и некоторое время смотрел, как курсирует по зеленоватой воде стая уток. В пруду отражались облака, серые, неподвижные. День продолжался темный и душный, солнце не выглянуло ни разу.
– Будет гроза страшнейшая, – тоном оракула изрек Игнат.
Александра, обогнавшая его на несколько шагов, обернулась:
– Да, насчет грозы. Страшнейшую грозу я тебе обещаю, если ты еще раз попробуешь обратиться к Юлии Петровне с просьбой впустить тебя в квартиру. Как я теперь буду с ней объясняться? Я же ей обещала, что ты не будешь там проживать. Что ты творишь?! Она меня выгнать может.
– Брось, глупости, – Игнат нагнал ее и пошел рядом, вкрадчиво взяв под руку. – Такие дамы всегда нервничают, когда мужское внимание достается не им. Несколько комплиментов, и они ради тебя на кокосовую пальму залезут.
Они миновали Чистопрудный бульвар, перешли площадь и пошли по Сретенскому. Игнат достал телефон и посмотрел на экран.
– А где, ты говоришь, магазин твоего знакомого, Федора?
– Там, – Александра, не глядя, махнула рукой в сторону Мясницкой.
– Далеко отсюда?
– Пять минут, если переулками. Зачем тебе?
– Так, интересуюсь. Вы все очень близко друг от друга живете.
– Центр вообще небольшой, – Александра свернула с бульвара в переулок. – Мы пришли. То есть я пришла. Ты можешь по бульвару погулять, в кафе зайти. Я тебе позвоню, когда освобожусь.
– Зайду-ка я для начала в аптеку, – решил Игнат, оглядевшись. – У меня от твоего гостеприимства второй день голова трещит.
* * *
Эмиль ждал ее у лифта и сразу обнял:
– Тебя мне и надо! А я не знал, кому позвонить! Совсем с ума сошел. Проходи, проходи же!
Как только Александра переступила порог его квартиры, и за ней затворилась дверь, она оказалась в особенном, изолированном от действительности мире. Большая квартира, оставшаяся Эмилю от родителей, и была его миром, в котором он родился и вырос. Его отец был известным хирургом и работал в ожоговом отделении НИИ скорой помощи имени Склифосовского. Мать была известной переводчицей с арабского и хинди. По большей части она работала дома, и Эмиль никогда не ходил в детский сад. «Мама считала, что в садике я научусь только плохому!» – рассказывал Эмиль со своей обычной, глуповато-добродушной улыбкой. Сперва он играл на своем, Сретенском бульваре – у матери, работавшей в кабинете окнами на бульвар, было условие, чтобы сын оставался в поле ее зрения. Но мальчик умудрялся улизнуть. Он постепенно расширял географию своих прогулок. Его видели на Чистопрудном бульваре – он пускал кораблики, лежа животом в грязи возле пруда. Видели на Яузском – он вылезал из трамвая, прокатившись зайцем пару остановок. Он двигался в другую сторону – один раз соседка поймала его на Петровском бульваре, отвела домой, и мать некоторое время не пускала его гулять одного. Конец ее терпению пришел, когда милиция нашла Эмиля на Гоголевском бульваре. «Я совсем не понимал, где оказался, у меня было идиотское убеждение, что на Бульварном кольце никогда не заблудишься. Но я заблудился!» После этого вольная жизнь закончилась, и последние два месяца перед школой Эмиль просидел дома. За это время он научился читать и писать. «Я был самым настоящим городским дикарем, дикарем со Сретенского бульвара, – рассказывал он Александре, время от времени разражаясь беспричинным смехом. – И учился жадно, как дикарь. У меня был абсолютно девственный мозг!»
Родители Эмиля уже умерли, и теперь он жил в большой квартире один, со своими бесчисленными кошками. Комнату с окнами во двор, бывший кабинет отца, он превратил в склад тканей – заказал стеллажи, поставил несколько манекенов, на которых драпировал старинные палантины и платки. Бывший кабинет матери, окнами на бульвар, он занял сам. Остальные две комнаты были целиком отданы кошкам. В одной содержались здоровые, уже обжившиеся кошки, в другой – недавно подобранные, больные или требующие особенного ухода после операции. Хотя у каждой кошки была большая просторная клетка, они всегда разгуливали на свободе. Эмиль запирал только самых робких или самых драчливых, или тех, кого подбирал уже беременными.
И сейчас навстречу Александре вышла упитанная, серо-голубоватая короткошерстная кошка с круглой мордой и маленькими ушами – любимица Эмиля и глава стаи. Она подошла к гостье и несколько раз чиркнула по ее ноге кончиком хвоста. Александра взяла кошку на руки, и та немедленно заурчала.
– Негодяйка, – сказал Эмиль, запирая дверь. – Сегодня давал ей суспензию, так она меня укусила за палец. Пойдем ко мне. Я сам не свой.
В бывшем кабинете его матери все осталось почти так же, как было при ней. Большая угловая комната одним окном смотрела на бульвар, другим – в переулок. Между окнами стоял большой письменный стол. Несколько книжных шкафов по-прежнему хранили библиотеку матери – книги на арабском и на хинди. Книг Эмиля тут не было. По его собственному признанию, он почти ничего не читал.
– Присаживайся, – он быстро убрал с дивана разворошенную постель, затолкал ее в стенной шкаф. – Выпьешь чего-нибудь?
– Не стоит.
– А я выпью, – Эмиль подошел к письменному столу, опустился в потертое кожаное кресло и налил себе бокал красного вина. Полупустая бутылка стояла перед ним на столе, еще одну, пустую, Александра заметила под столом, рядом с ножкой. Она обратила внимание на то, что вид у ее старого знакомого необыкновенно возбужденный, щеки раскраснелись, глаза блестят.
– Твое здоровье, – он поднял наполненный бокал и медленно, маленькими глотками, осушил его. Бросил в рот половинку очищенного грецкого ореха. Орехи и курага всегда лежали в блюдечке на столе, Эмиль непрерывно их жевал, вряд ли осознавая, что делает.
– Как ты узнал? – задала Александра мучивший ее вопрос. – Как ты узнал это в девять часов?!
– А ты что знаешь об этом? – блестящий беспокойный взгляд останавливался на чем угодно, но не на ее лице. – И почему спрашиваешь?
– Потому что я нашла его! Я нашла его в семь часов с минутами, не помню точно, во сколько именно. Я в обморок упала. Потом вызвала полицию. И они там были до десяти часов с лишним. Я сама оттуда уехала в начале двенадцатого. Как ты мог знать о его смерти в девять?!
