– Это хорошо.
– Ну да. А потом я три года проходила курс терапии, потому что винила себя в смерти отца и занималась саморазрушением.
– Вы не виноваты в его смерти… – начал было я, но Ванн сразу остановила меня, подняв руку:
– Поверьте мне, Шейн, все, что вы скажете на эту тему, я слышала уже тысячи раз. Вы только меня разозлите.
– Хорошо, не буду, – сказал я. – Простите.
– Все нормально. Просто дайте мне дорассказать. – Еще глоток. – В общем, так или иначе, в какой-то момент обнаружилось, что те немногие, кто выжил на второй стадии заболевания и не получил синдром клетки, могут интегрироваться – то есть использовать свой мозг для переноса чужого сознания. В больнице Уолтера Рида сохранились мои данные, поэтому меня нашли и попросили приехать на обследование. Я приехала. И там узнала, что, по словам одного из лаборантов, у меня «охрененно крутой» мозг.
– Неплохо, – сказал я.
– Да, – согласилась Ванн. – Меня попросили стать интегратором. В то время я типа училась на биолога в Американском университете, но на самом деле в основном торчала на наркоте и трахалась напропалую. Ну, я и подумала: почему нет? Во-первых, если я стану интегратором, НИЗ оплатит мне оставшиеся годы обучения и возместит половину из моих уже взятых студенческих займов. Во-вторых, после учебы я гарантированно получу работу, что в наше время становится все труднее даже для выпускников колледжа, причем работу постоянную. И в-третьих, я подумала, что отец гордился бы мной, и поскольку я убила его, то должна сделать это ради него.
Ванн вопросительно взглянула на меня, словно ожидала, что я снова заговорю о ее невиновности. Я промолчал.
– В общем, пока я доучивалась в университете, мне в голову имплантировали нейронную сеть. Первые несколько дней после этого меня мучили панические атаки и ужасные головные боли. Такие же, как тогда, с менингитом. – Она сделала круговое движение рукой возле головы. – Это чертовы провода становились на место.
– Знаю, – сказал я. – Помню, как это было. Если тебе ставят сеть в раннем детстве, потом испытываешь очень веселые ощущения, когда она шевелится в мозгу, пока ты растешь.
– Похоже на страшный сон. Когда мне вставляли сеть, то сказали, что в мозгу нет нервных окончаний, а я им сказала, что они обкурились, потому что мозг – это один большой нерв.
– Верно подмечено.
– Но потом головные боли прошли и все наладилось. Каждые две недели я ездила в больницу Уолтера Рида, они там проводили разные тесты и постоянно твердили мне, какая у меня уникальная структура мозга и как она идеально приспособлена для вмещения чужого разума, что, безусловно, должно радовать меня, если я собираюсь выбрать такую работу. После окончания университета я начала проходить программу подготовки интеграторов, которая включала в себя новые тесты, а также изучение самого механизма интегрирования в мозге человека. Они считали, чем больше ты об этом знаешь, тем лучший из тебя получится интегратор. Ты будешь воспринимать все это не как нечто таинственное и загадочное, а как обычный процесс.
– И они были правы?
– Конечно, – сказала Ванн. – Отчасти. Ведь так во всем, согласны? Сначала есть только теория, и лишь потом появляется реальный опыт. С теорией у меня никаких проблем не было. Я понимала все про мапирование мыслей и протоколы передачи, знала, как устранить перекрестные помехи между мозгом клиента и мозгом интегратора, а также почему изучение техник медитации поможет нам стать более хорошими приемниками для сознания клиентов. И много чего еще. Все это содержало очевидную логику, а я была девушка неглупая, к тому же с «охрененно крутым» мозгом. – Еще глоток. – Но потом состоялся мой первый настоящий сеанс интегрирования, и я в буквальном смысле слова обделалась.
– Что? – не выдержал я.
Она кивнула:
– На первых сеансах тебя интегрируют с хаденом, который специально для этого взят в штат. У нас таким человеком была доктор Харпер. Ее работа заключалась в том, чтобы интегрироваться с новичками и проходить с ними весь процесс. Делая что-нибудь, она подробно объясняла каждый свой шаг, для того чтобы все проходило плавно и не возникло никаких неожиданностей. Самые простые действия – поднять руку, или обойти вокруг стола, или взять стакан и выпить воды. Когда я встретилась с ней, мы пожали друг другу руки, она вкратце рассказала мне о том, что меня ожидает, а потом заметила, что если я нервничаю, то это совершенно нормальная реакция. А я про себя думаю: да не нервничаю я совсем, давай уже начинать. Потом мы обе садимся, я открываю канал связи и чувствую ее запрос на загрузку, даю разрешение, и – срань господня! – у меня в голове другой человек. Я чувствую ее! И не просто чувствую, а чувствую, что она думает и чего хочет. Это не телепатия – ты не можешь читать мысли, а вот желания можешь. Типа я могу точно сказать, что она хочет поскорее закончить занятие, потому что проголодалась. Я не знаю, что именно она хочет съесть, просто знаю, что она голодна. Я не могу прочитать ее мысли, но чувствую каждую из них. И от всего этого я словно задыхаюсь. Или тону.
– Вы сказали им об этом?
– Нет, ведь я знала, что веду себя неразумно. Знала, что все мои чувства вызваны всего лишь гиперреакцией. Поэтому попыталась применить все те расслабляющие и медитативные техники, которым нас учили. Казалось, они подействовали. Я начала успокаиваться. А пока успокаивалась, вдруг осознала, что все мои страсти длились секунд десять. Ладно, думаю, можно и потерпеть. А потом Харпер попыталась двинуть моей правой рукой, и на меня накатило так, что отказал сфинктер.
– Потому что ваша рука двигалась помимо вашей воли, – сказал я.
– Точно! – сказала Ванн и отхлебнула. – В тот первый день я поняла одно: мое тело – только мое, и ничье больше. Я не хочу никого другого в нем. Не хочу, чтобы им кто-то управлял или пытался управлять. Это мое собственное маленькое пространство в этом мире, единственное мое прибежище. И одна мысль о том, что кто-то другой проникнет в него и будет с ним что-то делать, приводит меня в дрожь.
– Что было потом?
– Она немедленно прервала связь, подошла ко мне, успокоила, попросила не смущаться и не переживать, мол, такое случается практически с каждым на первом сеансе. А я сидела на собственном дерьме и боролась с желанием оторвать ее маленькую механическую голову. Только без обид.
– Я не обиделся.
– Она предложила мне сделать перерыв, чтобы я могла помыться и перекусить, после чего нам нужно попробовать еще раз. Ну, я пошла и помылась, но есть ничего не стала, а вместо этого позаимствовала больничный халат, отправилась в ближайший бар и заказала пять стопок текилы в ряд. А потом заглотнула их одну за другой примерно за полторы минуты, вернулась на второй сеанс и провела его просто блестяще.
– И они не заметили, что вы пьяны в стельку?
– Я же говорила вам о том, что три года занималась саморазрушением. Излишества вредили печени, зато развили способность действовать в пьяном виде.
