Ну, думаю, мать вашу, я и так уже почти что умер. Все, что угодно, будет лучше такого существования, пусть даже и правда смерть. Когда меня запихнули в тот томограф, чтобы просканировать мозг и узнать ответ, я заорал «Да!» в голове так громко, что чуть кони не двинул.
Кэтрин Мартинес, первый помощник юрисконсульта, Коалиция борьбы за права заключенных:
Конечно, мы боролись. Изо всех сил. Сулить людям, осужденным на пожизненное или близкое к тому заключение, возможность досрочного освобождения в обмен на участие в медицинских экспериментах не только глубоко аморально с медицинской точки зрения, но к тому же является фактом принуждения. Поэтому мы боролись, так же как боролись Союз защиты гражданских свобод и Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения.
Мы проигрывали буквально все судебные дела, и самым губительным стало решение по делу «Хикс против Копленда». Теперь в США можно спокойно игнорировать восьмую поправку, если говоришь, что участие заключенных в так называемых медицинских исследованиях «добровольное» – в кавычках. Как будто в тюрьме есть хоть что-то добровольное. Ситуация с правами заключенных была отброшена на несколько десятилетий назад. И для всех вовлеченных это стало камнем на шее.
А еще напоминанием, что страх, как в случае с синдромом Хаден, подрывает правосудие. Да, закон слеп, но люди, которые его вершат, очень хорошо видят, куда дует политический ветер.
Хенг Чанг:
Когда страсти вокруг дела «Хикс против Копленда» накалились до предела, мне начали звонить по ночам. Одни говорили, что я чудовище, раз использую заключенных, другие – что, если я не выберу их брата, мужа или еще кого-то для исследований, они подожгут мой дом. Да, это было нервное время, и в немалой степени из-за того, что я практически не влиял на выбор подопытных.
Я могу понять чувства тех, кто считал, будто мы сделаем с заключенными что-то ужасное. У моей жены японо-американские корни, и в их роду были те, кого в свое время отправили в Тул-лейк
[31]. Я понимаю, что можно ошибаться из страха. Но ведь миллионы американцев и миллионы других людей по всему миру внезапно оказались запертыми в собственных телах. Там, где медицинское обслуживание не было так доступно, как в развитых странах, пациентов с третьей стадией синдрома Хаден просто оставляли без помощи, и они медленно умирали от голода. Даже здесь, в США, были больницы, которые полностью использовали под хранилище для запертых. Человечество столкнулось с колоссальной гуманитарной катастрофой мирового масштаба.
Не знаю. Может быть, мы ошиблись, когда набирали заключенных в качестве испытуемых. У меня нет твердого ответа на этот вопрос, и иногда это не дает мне спать по ночам. Но, с другой стороны, за восемнадцать месяцев, с момента того ночного озарения до того, как мы подключились к первому пациенту-хадену, у нас появились полностью рабочие нейронные сети. Это чудо. Настоящее чудо.
Кэтрин Мартинес:
Около трети отобранных для опытов заключенных умерли или получили повреждения мозга от средней до высокой степени тяжести. Или точнее было бы сказать, что правительство только пять лет назад официально опубликовало данные, согласно которым треть участников экспериментов из числа заключенных умерли или получили повреждения мозга. И у нас есть все основания полагать, что эти цифры, мягко говоря, занижены.
Крис Кларк:
Ну, я-то ведь не умер. Хотя мне и пришлось ждать, пока Верховный суд даст одобрение на участие в экспериментах. Я попал во вторую волну испытуемых. Судя по тому, что многие из первой волны, насколько я слышал, или умерли, или получили травму мозга, мне жаловаться не на что.
Итак, вот как все было. Сначала мою голову очень долго изучали разными приборами, чтобы получить подробные изображения моего мозга. Делали бесчисленные томографии, рентген сосудов с окрашиванием, или как это у них там называется. Это длилось месяцами, хотя я и не понимал, почему так долго. Я же не Стивен Хокинг, на что там у меня смотреть-то.
Наконец они решили, что знают о моем мозге все, что можно было узнать, не залезая внутрь, и оттяпали мне часть макушки, чтобы понаблюдать, как говорится, вживую. На место среза налепили кусок прозрачного стерильного пластыря, чтобы можно было смотреть в дырку когда вздумается. А отпиленный кусок черепа положили мне на живот, чтобы не пропал до тех пор, пока не придет время приделать его обратно. Я его постоянно чувствовал, пока он там лежал. Честно признаюсь, ощущение не из приятных.
Потом они решили, что налюбовались достаточно, и вернули кусок черепа на место, после того как поместили мне в голову нейронную сеть. Мне сказали, что у сети есть щупальца, которые заглубятся в мой мозг, но я их чувствовать не буду, поэтому и волноваться не стоит. В общем-то, это была даже не совсем ложь. Я действительно не чувствовал, как щупальца зарывались в мозг, но каждый раз, когда они на что-нибудь натыкались, меня просто захлестывало самыми разными ощущениями. Один раз перед глазами вдруг все позеленело, и так продолжалось примерно час; в другой раз внезапно запахло апельсинами. Еще был случай, когда почти целую минуту казалось, будто кто-то выжигает мне клеймо прямо на заднице каленым железом. Это длилось не очень долго, но у меня было чувство, что прошла целая вечность.
Где-то через неделю, когда все, очевидно, встало на место, они сказали, что собираются подключить сеть и если все заработает нормально, то я смогу видеть через камеру на столе и говорить через динамики. Потом я почувствовал что-то вроде удара электрическим током и увидел себя на кровати – лысого, с этим жутким шрамом на голове, похожего на уродливое детище Франкенштейна. Тогда я подумал: «Черт, как же дерьмово я выгляжу!» – и вдруг услышал, как те же самые слова прозвучали из динамиков. Сеть читала мои мысли! Я понял, что надо быть поаккуратнее с тем, о чем думаешь, пока не научишься себя по-настоящему контролировать. Но и это тоже прозвучало из динамиков.
Потом я начал разговаривать со всеми, кто был в комнате, ведь я так долго молчал. Я просто спрашивал, как их зовут, что на них надето, сколько лет их детям и есть ли у них в семье домашние питомцы. Вопросы не имели значения, потому что я снова мог разговаривать и это было прекрасно. Через несколько минут у меня странно защекотало лицо, и я не сразу понял, что это слезы и они просто скапливаются на лице, потому что я лежу. Пришлось попросить, чтобы их вытерли.
Это было невероятно! Просто удивительно. Я как будто заново родился. Как будто снова стал свободным.
Часть четвертая
Трилы
Саммер Сапата, автор книги «Тихая революция: технология на пике синдрома клетки»:
Разработка, быстрое производство и установка нейронных сетей стали, безусловно, первой крупной вехой в технологической истории синдрома Хаден. Чтобы сделать сети, мы потратили чудовищную, как справедливо считали многие, сумму денег и, возможно, нарушили нормы медицинской этики, но в конечном итоге результат был достигнут, испытания опытных образцов прошли успешно, и внезапно два десятка компаний, как давно работающих, так и совсем новых, начали производство нейронных сетей.
