Дело «Деллинджер против больницы Университета Джорджа Вашингтона» стало для нас огромным шагом вперед. Оно напомнило всем, что хадены – это прежде всего люди с теми же правами и возможностями и что их нельзя просто так отбросить из-за каких-то предрассудков или необоснованных страхов перед возможной ответственностью.
Кроме того, важно отметить, что это дело предвосхитило многие другие дела, за которые мы потом брались. После нескольких судебных заседаний оно было обжаловано в Верховном суде, где все девять судей проголосовали в пользу истцов. Это стало серьезным прецедентом, на который можно было опираться. Мгновенно появилось огромное количество дел, связанных с хаденами.
А еще это было первое дело, по которому я выступала перед Верховным судом, поэтому я так хорошо все помню.
Лавана Деллинджер:
Мы назвали нашу первую дочь Эванджелин в знак благодарности.
Иметь детей-нехаденов для родителей-хаденов было настоящим испытанием. Очень трудно описать, насколько это странно – будучи в триле, держать крохотную дочурку возле своего настоящего тела, пока она сосет твою грудь. И даже выиграв суд, мы все равно постоянно ловили на себе косые взгляды, когда гуляли с Эвой в парке. Не раз и не два полиция просила нас доказать, что ребенок – наш. Иногда я держалась из последних сил, чтобы не стукнуть кого-нибудь.
От хаденов нам тоже доставалось: я получала сообщения о том, что, раз наши дети нехадены, мы не можем в полной мере быть преданы делу хаденов. А я им типа, простите, какому делу? Вы о чем? Послушайте, говорю, я, конечно, хочу вам помочь и все такое, но прямо сейчас мне нужно поменять подгузник. Моя дочь для меня важнее всех ваших «дел».
В конце концов люди о нас забыли, и очень хорошо. Теперь у нас две дочки и сын. Сын любит шутить, что у него две пары родителей, только одна из них нечасто выходит из дома. Ему эта шутка кажется смешной, хотя в ней мало забавного. Мы действительно нормальная семья. А также наглядное подтверждение того, что даже в этом новом мире хаденов, или как вы его называете, люди просто пытаются жить своей жизнью. Так же как в любом другом мире, какой ни возьми.
Часть шестая
Двадцать пять лет
Моника Дэвис:
Ощущаю ли я, что прошло уже двадцать пят лет? Нет, и едва ли можно именно «ощущать» любые длинные отрезки времени, как бы долго они ни длились. Моя дочь родилась восемнадцать лет назад. Иногда я смотрю на нее, и мне кажется, что еще вчера она была младенцем. Прошлое имеет свойство сжиматься. Возможно, для того, чтобы можно было вычленить из него главное.
Но порой я вспоминаю, как же давно все это началось. В нынешнем году к нам пришла новая поросль терапевтов, и среди них одна девушка, которая заразилась синдромом Хаден еще в материнской утробе. Она большая умница, как и все эти молодые врачи, и она всю свою жизнь провела в триле. Как представлю, меня прямо дрожь пробирает, а ее, похоже, это совсем не заботит. Большинство ее коллег, которые вообще не помнят жизни до вируса, тоже считают это совершенно нормальным. Только глядя на них, ты действительно ощущаешь, что прошло двадцать пять лет.
Наташа Лоуренс:
Прошло уже двадцать пять лет, а у нас до сих пор нет эффективной вакцины, вот что по-настоящему меня беспокоит. И лекарства тоже нет. Единственное, чему мы научились, – это блокировать распространение эпидемии при очередной вспышке, а еще создали целый арсенал терапевтического оборудования, чтобы облегчить жизнь запертым. Мы не можем победить болезнь. Мы можем лишь сделать ее менее ужасной.
Да, для меня это выглядит как поражение. За прошедшие четверть века мы очень много узнали о мозге. Мы добились огромного прогресса в интегрировании этих мозговых протезов и создали целую индустрию вокруг обслуживания хаденов и облегчения их жизни. Но все равно каждый год сотни тысяч американцев заражаются новым штаммом вируса Хаден. Десятки тысяч умирают, десятки тысяч становятся запертыми.
Знаете, на что это похоже сейчас? На автомобильные аварии. Несмотря на то что машины снабжены системой автоматического управления, люди по-прежнему попадают в аварии, потому что на время отключают или вообще отказываются от нее. Мы все еще теряем от десяти до двадцати тысяч людей в год в дорожных происшествиях, и никто не думает об этом как об эпидемии. Это просто высокая цена, которую мы платим за нашу работу, да и вообще за жизнь. Синдром Хаден тоже стал такой ценой. Хронической болезнью, охватившей всю нашу страну, как и всю планету.
Томас Стивенсон:
Насколько я понимаю – или, по крайней мере, мне так объяснили, – вирус синдрома Хаден очень быстро приспосабливается к новой среде и легко мутирует. От года к году и даже от сезона к сезону с ним происходит столько изменений, что мы просто не успеваем реагировать. Еще в самом начале я задавался вопросом, была ли скорость мутации, которую мы наблюдали в лаборатории, естественной, или же эти новые штаммы кто-то создавал намеренно и заражал ими людей. Мы действительно наблюдали его мутацию в лаборатории, только она шла не с той скоростью, с которой предположительно протекала в природе. Но наших данных, как часто бывает с этим вирусом, в конечном итоге оказалось недостаточно.
Элизабет Торрес:
У Маргарет Хаден был поздно диагностирован рак матки, а когда его обнаружили, метастазы уже проникли в печень, легкие и мозг. Я очень хорошо помню ее слова. Она сказала: «Лиз, это победа. Я прожила достаточно, чтобы умереть от совершенно другой болезни». И рассмеялась.
Сначала я подумала, что это ее способ зажечь свечу, вместо того чтобы проклинать темноту
[37] – если вы знаете, о чем речь, – но потом поняла, что она имела в виду в тот вечер. Так она хотела напомнить всем, что болезнь, получившая ее имя и изменившая ее жизнь против ее воли, все-таки не подчинила ее. Маргарет прожила достаточно долго и умерла «нормальной» смертью. Может, для кого-то другого это не имело бы значения, но для нее значило очень много.
От синдрома клетки все же была одна маленькая польза. Ее транспортер личности позволил ей видеться с людьми до самого конца. Она никогда не скрывала того, что происходит с ее настоящим телом, но поскольку к тому времени все уже привыкли видеть ее в триле, она могла с его помощью попрощаться с теми, кто был важен для нее, и не беспокоить тех, кто этого не желал. Она никому не хотела осложнять жизнь. И в этом была вся Марджи. Когда мы положили ее рядом с Беном, я точно знала, что для нее это счастливый финал.
Дуэйн Холмс:
В Вашингтоне никогда и ничего не забывают. Дэвид Абрамс тоже не забыл, как обошелся с ним президент Хаден, когда продвигал закон об исследовательской программе; и как только Хаден ушел из Белого дома, Абрамс тут же начал предпринимать попытки по сокращению его главного детища. То одно направление вдруг закроют, то другое. Обычная практика. Иногда он добивался, чтобы какой-нибудь проект перестали финансировать, иногда – нет. Твердое положение в округе позволяло ему чувствовать себя уверенно, поэтому можно было спокойно выжидать.
