София еще не собиралась закрывать глаза, отчасти потому, что не устала, но главным образом потому, что боялась кошмаров. Она прошла по длинному коридору в переднюю часть здания, где были кафе и бар. Официантов и барменов заменили вендинговые автоматы. Здесь был Енох; он купил себе хот-дог и «Хейнекен».
– Я положил глаз на сычуаньскую лапшу, – сказал он, – но не придумал, как управляться с палочками.
София, взяв сычуаньскую лапшу и минералку, села напротив него. Он избавился от ледяных компрессов, и теперь его пальцы выглядывали из бинтов, а бинты – из рукавов черного худи. Капюшон Енох надел, возможно, для защиты от кондиционера, который фигачил на полную, хотя гроза засыпала подоконники градом. Это придало Еноху монашеский облик, что вместе с жутковатым лилово-зеленым грозовым светом и частыми вспышками молний превратило мотель в придорожную таверну из «Драконов и подземелий».
– Довольно обо мне, – сказал Енох, хотя они вовсе о нем не говорили. – Какие у вас планы? Насколько я понял, большинство из вас будут стажироваться на Западном побережье?
– Да, и я в том числе, – ответила София. – Я выйду в Сиэтле, остальные поедут на юг в Калифорнию.
– Сиэтл. Ваш родной город? – Вопрос был задан из вежливости, поскольку Енох и так это знал.
– Да.
– Ваши родители, наверное, вас очень ждут.
– Они не знают, что я приеду.
– В таком случае у них впереди приятный сюрприз.
– Надеюсь. Я вроде как дурю свою маму.
– О? И как же?
– Я хотела стажироваться в Фортрастовском фамильном фонде, но не хотела, чтобы это выглядело так, будто меня взяли туда по блату. Так что я прислала заявку анонимно.
– С помощью ПАРАНДЖО.
– Да.
– Но для таких продвинутых организаций, как ФФФ, это должна быть стандартная процедура.
– Да, конечно. Просто я ничего маме не сказала.
– Как примечательно, – сказал Енох, – что из всех областей, способных увлечь талантливую молодую особу, вы избрали ту, которой лучше всего заниматься в Фортрастовском фамильном фонде.
– Ваш тон, Енох, подразумевает, что вы не считаете это совпадением, – рассмеялась София.
– Мой тон всего лишь выражает любопытство.
– Ну разумеется, это не совпадение, – признала она. – Что вы помните, Енох, из своего четырехлетнего возраста?
Он улыбнулся:
– Это было очень давно.
– Так вот, я помню только дядю Доджа. Ричарда Фортраста. Воспоминания очень смутные. Обрывки. Мгновения.
– Вы говорите о человеке, чей мозг первым отсканировали современными методами. – Могло бы показаться, что Енох держит ее за дуру, однако он произнес это мягким уважительным тоном, вопросительно заглядывая Софии в глаза, так что было понятно: он помогает ей продолжить разговор. – В результате ФФФ получил массив данных…
– МД. Мозг Доджа.
– …который с тех пор находится в центре внимания нейробиологов. Если я правильно понял, вы из их числа.
– Нейробиологов? Не совсем. Наверное, я подхожу к нему скорее с цифровой стороны, чем с аналого-дефис-биологической.
Енох кивнул:
– Вы хотите применить к Мозгу Доджа цифровые инструменты и… что должно из этого получиться?
– Вообще-то, сейчас уже середина июня. Через два месяца я буду смотреть на пустой экран, готовясь записать результаты. Если они будут.
– Слишком мало времени для серьезного исследования.
– По правде сказать, это будет пустой тратой времени.
– Не больше, чем любая другая летняя стажировка, – заметил Енох.
– На самом деле я готовлю почву для дипломного проекта.
– А.
– И если в нем удастся чего-нибудь добиться, то через год после выпуска из этого может получиться аспирантура или работа.
– Вы закладываете фундамент карьеры.
– Надо с чего-то начинать.
Разговор прервали ослепительная вспышка молнии и бесконечный раскат грома. Енох счел это знаком вывести разговор на новый уровень.
– Допустим, София, все сложилось удачно: вы получили работу и стали трудиться в избранной области. Через двадцать лет как вы определите, добились ли успеха?
Она никогда не задавала себе этот вопрос и совершенно растерялась. Во-первых, потому что у нее не было ответа, во-вторых, от стыда. Она должна была об этом подумать.
– Все в порядке, – заверил ее Енох, когда молчание сделалось неловким. – Мало кто и впрямь принимает решения из подобных соображений. Меня скорее интересуют общие вопросы. Куда все это идет.
– Вы о нейробиологии?
– О, к этому идет по меньшей мере с Тома Уиллиса
[23]. Я скорее про ту ее ветвь, которая стремится стать потребительской отраслью.
– Воскрешение мозга к жизни в облаке, – догадалась София.
Енох кивнул и, повернувшись к окну, стал смотреть на грозу:
– Я промежуточное звено. С одной стороны – Элмо Шепард, который искренне верит, что работу мозга можно смоделировать и, когда компьютерную модель включат, вы перезагрузитесь ровно в том состоянии, в каком были до утери сознания. Все равно что очнетесь ото сна. С другой стороны – Джейк, верящий в непостижимый дух, который нельзя воссоздать программно.
– А вы, Енох, во что верите?
– Мнение Джейка основано на теологии, с которой я не согласен. Однако многие теологии годятся на роль треснутого зеркала или захватанных очков, через которые можно различить нечто значимое. Я ничего не знаю про непостижимый дух, но подозреваю, что некоторые аспекты того, кто мы есть, не возродятся, когда такие, как Элмо, отсканируют и смоделируют наш мозг. Например, мне не ясно, сохранятся ли воспоминания, когда исчезнут физические объекты, с которыми они соотносятся. Не ясно, как мозг будет функционировать без тела, в частности без органов чувств, дающих ему целостную картину мира.
– Нужна картинка, – проговорила София, думая вслух. – Целостная и непротиворечивая картина этого мира.
– Или хоть какого-то мира, – сказал Енох.
За ночь гроза прошла; утро выдалось ясное, прохладнее вчерашнего. После завтрака из вендинговых автоматов и кофе из машины они сели в полностью заряженный электромобиль и двинулись на запад. Весь день предстояло ехать по федеральным магистралям до самого поворота на Моав. Чем дальше на запад, тем меньше становилось машин америстанского типа. На западных равнинах тяжело жилось и в менее засушливые времена первых поселенцев, а теперь они и вовсе превращались в пустыню, поскольку не могли кормить столько людей, а ровная земля и медленные реки не привлекали любителей активного отдыха. К тому времени, как на горизонте показались Скалистые горы, ветряки окончательно сменились солнечными электростанциями. Утром, пока электромобиль на максимальной скорости несся по равнине, четверо принстонцев «работали» – то есть с головой ушли в научные статьи, материалы для стажировки, соцсети, развлечения и то, что редакторы присылали им в качестве новостей. София сидела «за рулем», Енох – на переднем пассажирском сиденье. Поскольку у него не было очков, а значит, и других занятий, кроме как смотреть в окно, вежливость вроде как требовала уступить ему это место. После цивилизованного ланча в центре Денвера два часа ехали через Скалистые горы – мозаику дорогих курортов и поселков, где в щитовых домиках ютилась обслуга. Затем началась пустыня Межгорного Запада, такая же негостеприимная, как к востоку от Скалистых гор, но куда более живописная.
