Водить Нэнси в душ входило в обязанности ночной сиделки, хотя иногда этим занималась и я. Мыть ее выпадало мне, если ночь была особенно беспокойной, и в восемь утра, когда я заступала на смену, Нэнси еще спала. Как правило, приходя на работу, я заставала Нэнси в душе. Иногда она улыбалась мне, сидя на специальном табурете, пока ночная сиделка намыливала ее. Так выяснилось, что одна из сиделок использует в работе очень странные методы.
Первый тревожный звонок прозвучал однажды холодным зимним утром. Зайдя в комнату Нэнси, я обнаружила ее лежащей на кровати поверх одеяла, совершенно голой и трясущейся от холода. Она только что была в душе, и во время мытья опорожнила кишечник. Это была довольно типичная ситуация – так происходило со многими пациентами, когда они садились на табуретку для мытья, потому что в ней было отверстие, и они путали ее с сиденьем унитаза. Эту табуретку действительно можно было использовать над унитазом, если пациенту требовалось сиденье выше стандартного. Так что неудивительно, что иногда в душе случались подобные недоразумения.
Нэнси была стеснительной женщиной из скромной семьи. Лежать на кровати совершенно голой, не прикрытой даже простыней, было для нее само по себе травматично. Но кроме этого, она дрожала от холода и казалась хрупким маленьким ребенком. Войдя в комнату и обнаружив ее в таком виде, я немедленно схватилась за полотенце, вытерла ее и накрыла теплым одеялом. Другая сиделка в это время убиралась в ванной комнате. Я не удержалась и сделала ей замечание, сказав, что убраться можно и потом, ведь комфорт пациента важнее чистого пола. Ночная сиделка только пожала плечами.
Второй тревожный звонок прозвучал, когда я сменяла эту же сиделку несколько недель спустя. Я редко ношу наручные часы и вообще предпочитаю не жить по часам, когда это возможно. Поэтому, если по работе мне нужно следовать строгому расписанию, я предпочитаю во избежание стресса выходить намного раньше. Так я больше удовольствия получаю от дороги, будь она долгой или короткой, и куда больше замечаю по пути. В то утро дороги были на удивление свободными, и я приехала на работу очень рано.
После первого неприятного случая в душе ночная сиделка стала мыть Нэнси раньше, так что я больше не заставала их в ванной комнате. Нэнси была не первой нашей совместной пациенткой – за последние несколько лет мы регулярно встречались на пересменке. Вообще-то мы с этой сиделкой нормально ладили, но меня всегда немного смущал ее недостаток эмпатии по отношению к пациентам, из-за которого я сомневалась в ее профессионализме. Мои сомнения возросли, когда я заглянула в ванную комнату поздороваться и увидела, что бедная Нэнси сидит на табурете, синяя от холода, и трясется так, что у нее зуб на зуб не попадает.
На вопрос что происходит, ночная сиделка ответила, что ее учили мыть пациентов именно так. Пару минут, сказала она, пациента нужно поливать ледяной водой, потом пару минут теплой, еще пару минут холодной, потом снова теплой, но заканчивается душ всегда холодной водой. Это улучшает циркуляцию крови, пояснила она. Не исключено, что она даже была права – я и сама всегда чувствовала себя особенно бодрой после купания в холодной реке, – но сейчас это не имело значения.
Дело в том, что на улице стояла зима, и ветер завывал так, что дрожали окна. Даже в помещении нужно было тепло одеваться, чтобы не замерзнуть. Наша пациентка была смертельно больна. Вряд ли улучшение кровообращения могло ей помочь. Нэнси уже была слишком слаба, и прежде всего нуждалась в тепле и комфорте. Нашей задачей было обеспечивать ее благополучие, в том числе следить, чтобы ей было удобно и хорошо, а не оставлять ее сидеть на табуретке, замерзшую и напуганную. По моему глубокому мнению, больше всего ей был нужен уют и любящий уход.
Я совсем не напористый человек, но, если нужно, могу проявить характер, особенно когда вижу жестокость или несправедливость. Я высказала ночной сиделке все, что думаю о ее методах, хотя и в мягких выражениях. Мы договорились, что отныне она будет мыть Нэнси только теплой водой.
Дни продолжали течь в привычном распорядке. Эта сиделка надолго уехала в отпуск, и на смену ей вышла другая – тоже моя знакомая, по имени Линда. Я всегда с удовольствием сменяла ее, потому что с ней приятно было поболтать, и мне нравились ее профессионализм и рабочая этика. Я вздохнула с облегчением, радуясь за нашу пациентку.
Нэнси продолжала разговаривать так же бессмысленно, как и обычно. Если она не спала, то основную часть времени проводила в тревожном возбуждении. Однако благодаря лекарствам эти приступы тревоги уже не длилась так долго, как раньше. Бортики кровати Нэнси должны были постоянно оставаться поднятыми, но, если она была спокойна, я опускала их, чтобы между нами не было преграды. Иногда Нэнси хорошо реагировала на заботу, например, когда я мазала ей ноги кремом. Но даже в спокойные моменты она разговаривала на собственном, никому не понятном языке. В нем не было ни ясности, ни структуры, только неразборчивые слоги, которые никак не складывались в единое целое. К моменту нашего знакомства она уже несколько месяцев разговаривала только так.
Однажды после похода в туалет Нэнси медленно шлепала назад к кровати, держа меня за руку. Я уронила на пол тюбик, который несла в другой руке, и, рассмеявшись, нагнулась его поднять. Я всегда обращалась с Нэнси так же, как со всеми остальными пациентами, даже если она ни на что не реагировала и ничего не понимала. Так что я выпрямилась, продолжая разговаривать с ней, и вдруг, посмотрев мне прямо в глаза, она произнесла совершенно отчетливо: «По-моему, ты очень милая».
Я расплылась в улыбке, и некоторое время мы стояли, улыбаясь друг другу. Передо мной была совершенно вменяемая женщина. Она прекрасно сознавала все, что происходит вокруг. Я искренне ответила: «Я тоже считаю, что вы очень милая, Нэнси». Она улыбнулась еще шире, и мы обнялись, а потом вновь улыбнулись друг другу. Это был прекрасный момент.
С равновесием у Нэнси было неважно, поэтому мы пошлепали дальше к кровати, держась за руки. Когда я посадила ее на краешек кровати и начала поднимать ей ноги, Нэнси произнесла длинную и абсолютно бессмысленную фразу на «языке Альцгеймера». Ее сознание вновь затуманилось, но недолгое время она видела и понимала происходящее с полной ясностью.
Страдающие болезнью Альцгеймера могут большую часть времени не понимать, что происходит. Но, даже если они не в состоянии четко выражать свои мысли, и нередко эти мысли крайне спутаны, это еще не значит, что они не воспринимают происходящее хотя бы частично. Убедившись в этом на собственном опыте, я навсегда изменила свое мнение об этой болезни.
Несколько недель спустя я рассказала об этом эпизоде Линде, ночной сиделке, и она согласилась, что это редкий случай. Однако вскоре и Линда столкнулась с проявлением осознанности у Нэнси, хотя и в менее трогательной форме. В ее обязанности входило ночью каждые четыре часа перекладывать Нэнси с боку на бок, чтобы избежать пролежней. Часто Нэнси при этом глубоко спала, но доктор категорически запрещал нам пропускать эту процедуру. Однажды ночью, около четырех часов, Линда подошла к кровати, и Нэнси совершенно четко сказала ей:
– Не смей меня трогать.
