Вскоре через заросли начали продираться люди, я как раз успел немного передохнуть. Жаль, нет ни лука, ни арбалета, только Призрачный Жнец, я бы встретил их на узкой тропе стрелой в лицо.
— Вот он! — заорали в кустах, и я покрепче сжал рукоять меча.
— Держи его! Живьём брать приказано! — донёсся крик издалека, и я приободрился. Шансов уйти всё больше и больше.
— Ну что, ублюдки, попляшем? — процедил я и бросился им навстречу, размахивая мечом.
Собаки в испуге разбежались, и я оказался лицом к лицу с одним из преследователей. Он был молодым парнем, безбородым и щуплым. Он умер мгновенно, даже не успев поднять меча.
Я вытащил клинок из его груди как раз вовремя, справа на меня выпрыгнул мужик, пытаясь захватить меня в свои объятия. Я отскочил, полоснул его по груди, но задел только кожу — брызнула кровь. Он зашипел и выругался, выхватил дубинку и попытался ударить меня сверху, но я без опаски принял удар на клинок, мгновенно переходя из защиты в нападение. Меч скользнул по деревянной поверхности, пальцы один за другим полетели в песок, и я довершил удар точным уколом в горло. Мужик повалился замертво.
Боковым зрением я видел, как ещё четверо продираются через заросли, и решил бежать дальше. Развернулся, побежал, но тут же напоролся на ещё одного воина. Призрачный Жнец взметнулся вверх, но воин неуловимым движением ушёл в сторону и ударил меня длинным кинжалом в живот.
Могильный холод пронзил мои внутренности и я проснулся. Киган стоял надо мной с поднятыми руками, а кончик меча упирался ему в глотку.
Глава 11
«Дух человеческий исконно тянется к злату и серебру как к самым благородным металлам, но истинно говорю, нет благородней металла, нежели простое железо. Ибо человек железа крепче и сильнее, чем человек золота.»
— Фроднар Мыслитель, воин-поэт.
— Ты кричал во сне, — произнёс король.
Я вложил Призрачного Жнеца в ножны и сел. Киган вздохнул с явным облегчением. За маленьким узким окном виднелась полоска рассвета.
— Сон плохой, — сказал я, потирая виски.
— Я понял. На, выпей, — ответил Киган, протягивая мне бурдюк с вином.
Я пригубил немного вина, кислого, но освежающего. Голова болела, но не от похмелья, а от резкого пробуждения. Место, куда ударил кинжал, по-прежнему ощущало холод, а руки мелко тряслись. Я сжал кулаки, не в силах успокоить дрожь.
— Пойду прогуляюсь, — сказал я, собрался и вышел.
Я спустился на первый этаж, прошёл через пустой зал и вышел на укрытые туманом улицы Форт Туида.
Рассвет едва занялся над соломенными крышами, и я шёл по городу, погружённый в собственные мысли, тёмные и мрачные, словно замковые подземелья. Я редко видел сны, но этот запомнился мне во всех подробностях, особенно кинжал, погружающийся в мою плоть. Не к добру такой сон.
Я шёл, не разбирая дороги, куда глаза глядят, не обращая внимания на редких прохожих, и ноги сами вынесли меня к центральной площади. На виселице покачивались несколько трупов, а над ней возвышались шпили городского храма. Я на мгновение задержал взгляд на повешенных — Снегиря среди них не было. Скорее всего, старику удалось его спрятать, подумал я.
Храм встретил меня запахом ладана и умиротворяющей тишиной. Лишь храмовый служка выметал пыль где-то в углу широкого зала, нарушая тишину ритмичными шорохами веника.
Я прошёл к алтарю и прикоснулся к подножию высокой статуи, изображающей один из подвигов Господа. Эта статуя, похоже, изображала исцеление прокажённого: у ног высокой фигуры, закутанной в просторный балахон, сжимался покрытый язвами нищий.
Вытертый прикосновениями миллионов пальцев камень оказался на ощупь гладким и тёплым, и мне сразу стало гораздо легче.
— Что привело тебя в такой ранний час? — послышался голос за моей спиной.
Я обернулся. Священник стоял, пряча ладони в рукава балахона. Он был совершенно седым, и на вид ему было лет девяносто, но ему удалось подойти ко мне абсолютно незаметно.
— Я не знаю, — ответил я. — Ноги сами привели сюда.
Старик тепло улыбнулся.
— Значит, на то была воля Господа, — сказал он.
Я пожал плечами.
— Что-то терзает твою душу, — констатировал священник. — Расскажи, тебе полегчает.
Я вздохнул и поправил ремень, пытаясь сформулировать мысль, я и сам до конца не понимал, что именно гложет меня.
— Мы с другом, — начал я. — Решили затеять войну.
Священник удивлённо посмотрел на меня.
— И против кого же?
— Против гаэлов, отче.
— Сильную обиду они вам учинили? — спросил старик.
Я замялся на несколько секунд.
— Два года в рабстве — достаточно сильная обида, — сказал я. — Разорённые деревни, угнанный скот, убитые люди, достаточный повод, по-моему.
— Гаэлы всегда грабили пограничные земли, сколько я себя помню, — ответил старик, поглаживая выбритый подбородок. — Мне кажется, тут есть что-то ещё, не так ли?
Я снова замолчал.
— Мой друг — претендент на их корону, — сказал я.
— Да, теперь всё понятно, — улыбнулся священник. — Скажи мне вот что, сын мой. Готов ли твой друг прекратить набеги на наши рубежи? Готов ли жить в мире и держать племена крепкой рукой?
— Да, конечно! — воскликнул я. — Ему незачем воевать с нами, когда так много врагов внутри королевства.
— Тогда я благословляю вас. Затея праведная, и Господь поможет вам, — сказал священник, легко касаясь моей головы скрюченными пальцами.
— Спасибо, отче, — искренне поблагодарил я и вышел из храма с лёгким сердцем.
Тогда я ещё не знал, что церковники напрямую связаны с имперской канцелярией, и всё, что ты говоришь на исповеди, думая, что всё сказанное останется тайной, сразу же становится известно законникам. Тогда я верил, что священнику важнее исцелить твою душу, а не набить карман горстью серебра, полученного за интересный донос.
С другой стороны, церковь в трудные времена помогала простому народу, организовывала госпитали и лепрозории, ночлежки для бедноты, раздавала хлеб. Как и в любой структуре, люди в церкви были разные, хорошие и плохие.
Я вышел, поглядел немного на восходящее солнце и отправился в сторону торговых рядов, намереваясь купить себе хоть какую-нибудь броню и припасы в дорогу.
Мимо меня, отчаянно нахлёстывая коня, широким галопом промчался всадник. Я проводил его взглядом — он мчался в крепость. Многие прохожие остановились, подобно мне разглядывая удаляющегося всадника, но уже через мгновение вернулись к своим делам.
Торговые ряды ранним утром немноголюдны. Лишь сонные купцы открывают лавки да раскладывают товар, делятся новостями и перемывают кости тем, кто ещё не пришёл. Это потом, ближе к вечеру, поток людей на рынке кажется неиссякаемым, а движение их — хаотичным, но утром всё совсем наоборот.
