Я решил рискнуть. В конце концов, что мне оставалось?
Лошадь Кутберта, хоть и была дурного характера (как и хозяин), но человеческий язык понимала. Поэтому один шанс у меня был.
— Домой! — скомандовал я. — Пошла домой, скорее!
Лошадь фыркнула, не желая мне подчиняться, но больше ничего сделать я не мог. Я попытался толкнуть её коленом в бок, но лишь скатился вниз и упал на траву. Дикари расхохотались. К тому же, лошадь оказалась стреножена. Все мои шансы растаяли, как дымка на ветру, и я едва не заплакал от отчаяния.
— Глупый южак, — произнёс один из гаэлов.
Ещё один взрыв хохота.
А они, стало быть, умные северяне. Я перевернулся на спину и сел, увернувшись от лошадиного хвоста. Вот теперь я влип по полной.
Я сидел, хмуро наблюдая за ними. Молодой дикарь, высокий и тощий, подошёл ко мне с ножом в руке. Кишки опять скрутило от страха.
— Дрался хорошо, — сказал гаэл. Я едва понял его акцент, но смысл уловил.
Он перерезал верёвку на моих лодыжках, и я почувствовал, как ступни колет тысячей иголок.
— Ходить, — сказал гаэл, и я понял, что теперь мне придётся идти пешком.
Я встал на ноги, немного пошатываясь. Почему-то болело колено и рёбра, похоже, после того, как я отключился, меня немного побили.
— Проклятые язычники, — пробурчал я себе под нос, и дикарь внимательно посмотрел на меня, будто бы понял мои слова.
Мы двинулись дальше на север какими-то едва заметными тропками. Гаэлы шли не таясь, чувствуя себя хозяевами на этой земле, и в какой-то степени так и было.
Границы не охранялись совсем, либо охранялись мелкими дозорными отрядами вроде нашего, которые никак не могли сдержать иноземцев. Времена, когда императоры правили мудро и справедливо, одновременно сдерживая внешние угрозы и внутренние распри, а их полководцы захватывали новые земли во славу имперского льва, давно прошли. Теперь императоров сменили жадные и продажные наместники, полководцев сменили трусливые чиновники, а варвары и язычники терзали границы Теурийской империи, словно стервятники, кружащие вокруг подыхающего льва.
Мы шли, а пейзаж почти не менялся. Холмы, лощины, низкорослые кустарники. Скудная земля, годная лишь на то, чтоб пасти коз.
Гаэлы разговаривали между собой на своём языке, который казался мне искажённой копией теурийского. Их язык был похож на наш, настолько же, как мелкая дворовая шавка похожа на стройного охотничьего пса. Сходство есть, но различий куда больше.
Я почти не понимал их, но уловил общую суть. Варвары решали, что делать со мной. Старый предлагал оставить меня рабом в их деревне, тощий, что разрезал мои путы, предлагал запросить за меня выкуп, а варвар, которого я порезал в драке, предлагал меня прикончить.
— Доннел, за него можно выручить пригоршню серебра. Зачем его убивать? — спросил тощий.
Доннел затаил на меня обиду, но я всего лишь защищался. Он баюкал порезанную руку, стараясь шевелить ей как можно меньше. Рана явно была нехорошая, да и сам язычник выглядел препогано.
— Ублюдок меня порезал, — хмуро произнёс он. — Сбежит при первой возможности. Я же вижу. Ждёт, поганец. Выжидает.
— И ты бы делал так же на его месте, — ответил старик. — Придём в деревню, перережем сухожилия на пятках, и пусть убирает навоз. Рабы лишними не бывают.
Я понял не все слова, но всё равно ужаснулся. Мне не хотелось провести остаток жизни в рабских оковах.
— Нибель, ты же знаешь, что из него не получится хороший раб, — в разговор включился другой язычник, усатый мужик с коротким луком в руках. — Сбежит, ещё и постарается прирезать кого-нибудь. Он уже крови попробовал, хоть и малец ещё.
А усатый меня раскусил, именно так я и хотел поступить. Я брёл по тропинке вслед за ними, опустив голову и вслушиваясь в каждое слово. Я отчаянно надеялся, что гаэлы сейчас поссорятся и поубивают друг друга, но с тем же успехом можно было надеяться, что небо опустится на землю. Никто не станет ссориться из-за какого-то раба.
На горизонте показались хижины, крытые соломой и дёрном, низкие заборчики из жердей, загоны для скота. Тогда мне это всё показалось уродливым и варварским, но теперь я понимаю, что мы сами жили точно так же и в тех же условиях.
Гаэлы заметно приободрились, а я наоборот, полностью осознал своё положение.
Навстречу нам побежали дети, и я вспомнил, как сам точно так же встречал отца из дозоров, военные отряды, проходящие через нашу деревню, купеческие караваны. Дети везде ведут себя одинаково.
Я шёл, не обращая внимания на оскорбления и насмешки, но услышал женский плач, повернулся, и чуть не остался без глаз. Какая-то баба, видимо, жена или подруга убитого язычника, попыталась расцарапать мне лицо, выкрикивая непонятные для меня вопли. Я попытался оттолкнуть её плечом, но разъярённая женщина не отступала.
— Не он его убил, успокойся, — сказал Нибель, и только тогда женщина оставила попытки выцарапать мои глаза.
Женщина села на землю и горько зарыдала, окружённая детьми и подругами, которые бросились её утешать. Лошадь с мертвецом флегматично шагала за нами. Мы вошли в деревню.
Глава 2
«В тесном узилище
Путами крепкими
Связан Аргайл.
Словом волшебным
Скинул верёвки,
Ход потаённый
Открылся в скале.»
— «Песнь об Аргайле».
Меня не убили, как хотел Доннел, и даже не искалечили, как предлагал Нибель. Меня просто бросили в землянку к другим рабам, предупредили, чтоб я не делал глупостей, и ушли.
Среди рабов были и мои соотечественники, и дикари с острова Матак, и даже гаэлы, захваченные в битве или в чём-то провинившиеся. Большинство из рабов давно смирились со своим положением. Некоторые видели в этом наказание божье. Некоторые пытались выслужиться, чтобы их меньше били и меньше нагружали работой. Совсем немногие пытались сопротивляться. Я решил сопротивляться.
Мне давали мотыгу — я «случайно» ломал её. Мне поручали таскать брёвна — я выбирал самые тонкие, гнилые и плохие. Мне приказывали кормить скот — я подмешивал в сено ядовитые паслён и крестовник.
Конечно, ничто не остаётся безнаказанным. Я терпел побои, меня заставляли смотреть, как за мои проступки наказывают других рабов. Но я решил идти до конца.
В конце концов, я дошёл до того, что все остальные рабы стали меня избегать. Пытались вразумить, устроив тёмную, но я как-то предчувствовал опасность, и в тот день не сомкнул глаз, а когда ночью меня пошли бить, атаковал первым. С того дня всё стало ещё хуже.
Некоторые мои товарищи по несчастью, из тех, что пытались выслужиться, стали докладывать хозяевам обо всех моих преступлениях. Странно, но особенно усердствовал Озрик, мой земляк, из соседней деревни. При том, что я знал его раньше, ещё на воле.
