Бонапарты посинели от злости, и Луи рассвирепел больше других, потому что его теперь «обходили» в пользу его же собственного (кстати, собственного ли?) сына. Он грозился даже отправить младенца в изгнание…
Короче говоря, Гортензии, которая не питала ни малейшей симпатии к своему мужу, страшно не повезло в жизни, и никакая будущая корона не могла компенсировать ей морального и физического ущерба, причиняемого отношениями с ненавистным мужем.
К прошлому нет возврата
А потом наступил 1804 год. Весной, после ареста объявленных «заговорщиками» генералов Моро и Пишегрю, Наполеон долгое время пребывал в ярости. Видя в этом деле «руку Лондона», он заявил, что напрасно его враги думают, будто он не может воздать им лично по заслугам за попытки его уничтожить. Эти слова услышал Талейран и поддакнул:
– Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная.
Это привело Наполеона в состояние полного бешенства, и вот тут-то и было впервые произнесено имя 32-летнего принца Луи-Антуана-Анри де Бурбона, герцога Энгиенского, последнего представителя рода Конде.
Проблема заключалась в том, что герцог жил не во Франции, а в Бадене, а это было независимое государство. Плюс он решительно никак не был связан с каким-либо заговором против Наполеона.
Герцог Энгиенский спокойно жил в небольшом городке Эттенхейме, не подозревая о страшной угрозе, нависшей над его головой. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии вторгся на территорию Бадена, вошел в Эттенхейм, арестовал герцога Энгиенского и увез его во Францию.
До 18 марта арестованный герцог находился в Страсбурге, а 20 марта он был привезен в Париж и заключен в Венсеннский замок. Вечером того же дня собрался военно-полевой суд, обвинивший герцога Энгиенского в том, что он получал деньги от Англии и воевал против Франции. В три часа ночи 21 марта 1804 года несчастный, которому не дали даже сказать слова в свое оправдание, был приговорен к смертной казни и тут же расстрелян.
Позаботиться хоть о каких-то доказательствах вины несчастного герцога Наполеону даже не пришло в голову.
Никто и не вспомнил бы об этом расстреле, не иди речь о Бурбоне – символе коронованных правителей Европы. Таким образом, этот поступок консула был наглым вызовом европейским тронам и многим миллионам европейцев, веривших в то, что королевская власть дается Божьей милостью. Он стал сигналом к борьбе против диктатора, который никогда раньше не прибегал к террору.
Эмиль ЛЮДВИГ
«Наполеон»
Когда Жозефина узнала о том, что планирует сделать ее супруг, она сказала своей подруге мадам де Ремюза:
– Полагаю, что первый консул предаст его военному суду.
Семейство Ремюза имело связи со старой монархией и, присоединившись к новому порядку, продолжало чтить Бурбонов. А еще герцог Энгиенский, потомок славной фамилии Конде, молодой человек, чуждый политических партий, привлекал к себе общие симпатии, и мадам де Ремюза стала умолять Жозефину, чтобы та подействовала на своего супруга. Она говорила ей о гибельных последствиях подобной меры даже с точки зрения интересов первого консула. Жозефина обещала употребить все свое влияние, хотя мало рассчитывала на успех.
В Мальмезон приехали перед обедом, и с этой минуты мадам де Ремюза с лихорадочным волнением бросалась к Жозефине всякий раз, когда та выходила из кабинета своего супруга, но постоянно слышала от нее, что он неумолим.
Между прочим, Жозефина рассказала ей, что арестовать герцога было поручено Коленкypy, близкие родственники которого долго служили когда-то при дворе принцев Конде и пользовались их милостями.
– Я и не знал этого, – ответил Жозефине первый консул, – а впрочем, что за важность! Нет большой беды в том, что я компрометирую Коленкура. Тем вернее будет он служить мне, ибо никогда не дождется прощения.
Весь день прошел в невыносимых тревогах. Жозефина не выносила сильных ощущений и старалась отделаться от них.
Мадам де Ремюза свидетельствует:
«Она очень любила деревья и цветы, и я помню, что именно в это время она приказала посадить молодой кипарис в только что разбитом для нее саду. Она сама бросила при этом несколько пригоршней земли. «Боже мой, – сказала я ей, – время ли теперь предаваться таким занятиям», и с тех пор я никогда не проходила мимо этого кипариса без того, чтобы не сжалось у меня сердце».
Жозефине хотелось бы избежать разговоров о предстоявшей катастрофе. Она уже искала различные оправдания для нее, но мадам де Ремюза поставила себе задачей не давать ей успокоиться и неотступно умоляла ее действовать.
– Если хотите, – твердила она ей, – укажите первому консулу прямо на меня. Конечно, я не важная особа, но так как он знает о моей преданности ему, то пусть судит по этому, какое впечатление будет произведено на других. Я была бы рада найти для него хоть какое-нибудь извинение, но не нахожу ни одного.
На другой день Жозефина встретила мадам де Ремюза словами:
– Все бесполезно. Сегодня привезут герцога Энгиенского в Венсеннский замок и в эту же ночь будут его там судить. Мюрат отвечает за все. Роль его поистине ненавистна, но мой муж запретил мне заводить с ним речь об этом деле. Он спрашивал о вас, и я призналась, что доверила вам тайну. Он заметил ваш грустный вид, постарайтесь владеть собой…
После обеда Наполеон уселся на полу и принялся играть с малолетним сыном своего брата, очевидно притворяясь, что находится в самом веселом расположении духа. Жозефина приободрилась, и взоры ее как бы говорили: «Вот видите, он вовсе не так зол, мы можем успокоиться». Несмотря на это, мадам де Ремюза имела такой растерянный вид, что первый консул вдруг спросил ее:
– Почему вы не нарумянились? Вы слишком бледны.
Мадам де Ремюза ответила, что совершенно забыла об этом. Наполеон расхохотался.
– Как, женщина забыла о румянах? Вот с тобой, Жозефина, не случилось бы этого. Женщинам особенно идут две вещи – слезы и румяна.
Чуть позднее он сказал Жозефине:
– Женщинам не следует вмешиваться в такие дела. Моя политика требует этого акта. Безнаказанность ободрит всех, и я буду постоянно вынужден преследовать, изгонять, осуждать… Казнь герцога Энгиенского развяжет мне руки.
Жозефина продолжала настаивать на своем, и Наполеон вспылил:
– Уходи. Ты – сущий ребенок и ничего не понимаешь в политике!
– Ну что же, Бонапарт, – парировала она, – если ты казнишь его, тебя тоже гильотинируют, как моего первого мужа, но на этот раз и меня вместе с тобой.
Весь день 20 марта Наполеон, видимо, еще колебался.
А ближе к вечеру он пригласил мадам де Ремюза сыграть с ним партию в шахматы. Играли они среди общего безмолвия. Очевидно, оба они мало интересовались игрой. И вдруг Наполеон начал вполголоса произносить известные стихи из «Альзиры» Вольтера: «Как различны боги, которым мы служим: твои повелевают убийство и месть, а мой Бог, когда твоя рука готова меня убить, велит пожалеть тебя и простить…»
