– Ха! У меня нет никаких иллюзий насчет будущей работы здесь. Я работал без договора. У нас с Итаном все держалось на взаимном доверии и общих бизнес-целях. А сейчас на чем все держится? Да ни на чем. Я удивлюсь, если через три месяца еще буду здесь работать, учитывая, с какой скоростью деградирует этот ублюдок.
– Мне казалось, что недавно он на какое-то время приходил в себя.
– Это правда, такое случалось и раньше, но всегда кончалось одним и тем же – он становился еще более невменяемым.
– То есть мало того, что он не в состоянии был спланировать сложное преступление, так он и вообще мало что может?
– Именно.
– Значит, мой разговор с ним будет очень кратким.
Стекл был явно раздосадован:
– Но он не захочет с вами говорить.
– Надеюсь, вы мне в этом поможете. По этическим причинам я не имею права уехать, не поговорив с ним лично и не сложив собственного мнения о нем. Если все так, как вы говорите, это не займет много времени. Скажите ему, что мне нужно всего пятнадцать-двадцать минут.
– А если он откажется?
– Скажем так – пока он не согласится, я буду торчать здесь и присматривать за ним, уделяя особое внимание его развлечениям. Может быть, эта перспектива его убедит?
Стекл сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул.
– Ладно. Пусть будет по-вашему. Я передам вашу просьбу.
– Было бы здорово увидеть его завтра, перед тем как начнется та самая буря.
– Я постараюсь. – Он искусственно улыбнулся и вышел из комнаты.
Мадлен посмотрела на озадаченного Гурни:
– О чем думаешь?
– Странно, конечно, так ненавидеть погоду в Адирондаке и при этом работать здесь управляющим.
Поднявшись в номер, Гурни снова вспомнил, как сложно выполнять две роли одновременно – детектива и мужа, и ситуация только усугубляется. Естественным образом его влекли загадки этого дела. В то же время он чувствовал острую необходимость поддержать Мадлен, особенно сейчас, но не очень понимал, как это сделать. В который раз он поймал себя на том, что ему проще разбираться в убийствах, чем в собственном браке. Не зная, что делать, он решил послушать, что скажет сама Мадлен.
– Если хочешь, я брошу это дело. Мы можем уехать утром, встретиться с Хардвиком и Анджелой в Лейк-Джордже, как обещали, и оттуда двинуться в Вермонт.
– А как же Пейтон Голл?
– Этим может заняться Хардвик. Или нет. Как захочет. Я обещал Джейн на пару дней заехать на Волчье озеро и глянуть, что происходит. Я это сделал.
– И что ты увидел?
– Сплошные противоречия.
– Например?
– У нас есть подозреваемый в совершении преступления, которое вряд ли возможно совершить. У самой богатой жертвы – подозрительный братец, с мощным корыстным мотивом, который даже не входит в число подозреваемых. Также существует семейная легенда о кошмарном сне про волков, что сущий бред, однако точно такой же сон привел к гибели четырех человек. Единственный, кто верит, что здесь происходит нечто зловещее, – полусумасшедший работник.
– А Джейн?
– А что Джейн?
– Святая правдоискательница, которая, по сути, солгала тебе, не упомянув самого, возможно, главного факта – завещания Итана.
– Верно подмечено. Это лишь еще раз доказывает сложность этого дела. Все в нем как-то странно, на грани невероятного.
– Кажется, тебя зацепило, – с таинственной улыбкой Моны Лизы сказала Мадлен. – Странное и невероятное – то, что тебя всегда привлекало. Ты думаешь, что можешь отказаться, но на самом деле нет. А даже если бы и смог… Мне самой нужно остаться здесь.
– Зачем?
– Мне надо разобраться со своими проблемами.
Гурни не успел ответить – у него зазвонил телефон. Это была Ребекка. Он вопросительно посмотрел на Мадлен, и она кивнула, чтобы он ответил.
– Ребекка!
– Здравствуй, Дэвид. Не знаю, пригодится ли тебе это, но на всякий случай я решила поскорее связаться с тобой.
– Спасибо. Я тебе очень признателен.
Мадлен пошла в ванную и демонстративно закрыла за собой дверь.
– В общем, – продолжила Ребекка, – я просмотрела статьи Хэммонда, а также то, что о нем время от времени писали в СМИ. В основном дебаты на тему его терапии по выявлению гомосексуальности. Конечно, противников гомосексуализма становится все меньше и меньше, но те, что есть, все так же воинственны.
Гурни вспомнились горящие ненавистью глаза Баумана Кокса.
– Есть еще какие-то подробности?
– Кое-что по профессиональной линии. Хэммонд не боится критиковать фармацевтические компании, навязывающие токсичные психотропные вещества. И в то же время он утверждает, что гипнотерапия абсолютно безопасна и с помощью его техник можно добиться таких результатов, которые раньше считались невозможными.
– Он уточняет, что за техники?
– В этом-то и проблема. Были зафиксированы показатели клинической эффективности, это что-то потрясающее. Процент ремиссии в его практике в пять раз превышает средние показатели Американской ассоциации психиатров.
– Но?
– Однако, когда другие терапевты пытаются использовать техники, которые он описывает, их результаты не идут ни в какое сравнение с его.
– Значит, он просто выдумывает истории успеха?
– Нет, там все было проверено и перепроверено. Если уж на то пошло – он преуменьшал свои положительные результаты, что само по себе невероятно.
– Так чем же тогда это объяснить?
– На мой взгляд, это редчайшее сочетание человека и методики.
– То есть?
– Хэммонд исключительно сильная личность, и это главный инструмент его терапии.
– И он может делать то, что другим не дано?
– Его талант весьма необычен. Предполагаю, можно овладеть его техниками, но только непосредственно наблюдая за тем, что именно он делает.
На несколько секунд Гурни задумался.
– Похоже, доктор Хэммонд мог бы стать миллионером, если бы захотел.
– Слабо сказано, – Холденфилд сделала паузу. – Очень странно, но он, кажется, не заинтересован ни в деньгах, ни в положении, которое с легкостью мог бы получить.
– У меня еще один вопрос напоследок. Термин “суицид в состоянии транса” тебе о чем-нибудь говорит? Я недавно услышал его, и мне стало интересно, употребляется ли он в клиническом контексте?
– Что-то припоминаю. Я тебе перезвоню, если вспомню. Что-то еще?
– Говорил ли Хэммонд что-нибудь об исследованиях – ты мне про них рассказывала – касательно отделения мыслей от эмоций, которые они вызывают?
