– Значит, сплетни уничтожили лагерь?
– И поставили крест на его могиле. Следующим летом у нас было занято меньше трети коек, и половина ребят уехали до конца смены. Сплетни вернулись, как инфекция. Лагеря просто не стало. Чертовски жаль.
– А про паршивых овец – вы не помните имен?
Блумберг покачал головой.
– Лица помню, а вот с именами беда. Кажется, у них были какие-то клички. Но опять же, я не помню.
– А имя мальчишки, который пропал, вы помните?
– Ну, это легко. Оно столько раз всплывало. Скотт Фэллон.
Гурни записал имя.
– А кто-нибудь расследовал пожар в главном здании, который уничтожил картотеку с именами и адресами?
– Ага, расследование, которое привело в никуда.
– Но несмотря ни на что, вы остались здесь. Переделали лагерь в коттеджный поселок. Вы, должно быть, очень привязаны к этому месту.
– Лагерь “Брайтуотер” был когда-то волшебным местом. Счастливым местом. Я стараюсь об этом не забывать.
– Вы молодец. А как идет дачный бизнес?
– Бизнес – дерьмо. Но выживаем.
Гурни улыбнулся и протянул Блумбергу карточку с номером телефона.
– Спасибо, что нашли для меня время. Если вы вдруг вспомните что-то еще, какие-то события, может, имена или клички, пожалуйста, позвоните мне.
Блумберг, нахмурившись, смотрел на карточку.
– Вас зовут Гурни.
– Так точно.
– Не как корову?
– Нет, не как корову.
Глава 35
По пути обратно на Волчье озеро Гурни пытался соотнести новую информацию от Мо Блумберга со всем тем, что уже было ему известно.
Гомофобия явно была общим знаменателем, и ему не терпелось узнать, не вылезла ли она в разговоре Хардвика с детективом из Тинека.
Он съехал на обочину, достал мобильный и набрал Хардвика.
Тот сразу поднял трубку, что было хорошим знаком.
– Ну что, орел?
– Просто любопытствую, удалось ли тебе встретиться с человеком из Тинека?
– Удалось, посидели, поговорили. Если вкратце, он по горло сыт политикой в этом деле.
– Политикой?
– Какие-то непонятные приказы сверху. Приказы серьезные – нужно их выполнять, но в то же время довольно неоднозначные. Ясно одно: они спускаются с верхних слоев атмосферы, от тех, кто твою карьеру одним щелчком пальцев может спустить в унитаз, как дохлую муху.
– И что твой новый друг обязан делать, чтобы избежать судьбоносного щелчка?
– Держаться в стороне, подальше от минного поля, и поверить, что дело под контролем у надежных людей.
– И снова это минное поле.
– Чего?
– Фентон сказал мне, что я как слепец на минном поле.
– Приятно, когда все на одной волне.
– А он не знает, в чьих надежных руках находится дело?
– Ему намекнули, что про этих людей даже заикаться не стоит.
– Слышу отголосок предостережений Робин Вигг. Как ты думаешь, что вообще происходит?
– Хрен его знает. А парень в Тинеке знает только, что ему не положено что-либо знать, говорить или делать. И его это страшно раздражает.
– Его раздражение может сыграть нам на руку.
– Я тоже об этом подумал. Я сказал ему, что нам бы очень хотелось узнать бывал ли Бальзак в лагере “Брайтуотер”, не было ли у него предвзятого отношения к геям, а также не был ли он в прошлом знаком с Голлом, Хораном или Пардозой.
– И?
– Он сказал, что будет счастлив нам помочь и выяснит все, что сможет, главное, чтобы никто об этом не узнал. Я его успокоил – сказал, что с радостью сообщу, что это дело развалил я, и запихну его в задницу этим ребятам из верхних слоев атмосферы.
– Думаю, ты растопил его сердце.
– Посмотрим, какую информацию он для нас раздобудет. А ты-то доложи, как прошло твое свидание с Мо.
– Он рассказал, что то лето, когда Пардоза ездил туда, было жутким. Пропал один из мальчишек. А потом ходили слухи, будто его убили за то, что он был геем. Но проблема в том, что нет никаких доказательств.
– Но снова всплывает все тот же лейтмотив.
– Вот-вот.
– Что еще он говорил?
– Все твердил про паршивых овец в стаде. Но имен не вспомнил. Имя Пардозы ему якобы ни о чем не говорит. Может, я ему звякну еще раз, пока он не улетел в Тель-Авив, может, фамилии Бальзака, Хорана и Голла пробудят какие-то воспоминания.
– Что в остальном? Как Мадлен?
– Очень нервничает. К слову сказать, мне пора. Я слышал, приближается неслыханная снежная буря.
Чем дальше на север он продвигался, тем чернее все вокруг становилось. Доехав до вершины последней гряды перед Волчьим озером, он остановился на обочине. Наконец-то попав в зону покрытия сигнала, он набрал Мо Блумберга.
Включилась голосовая почта. Гурни оставил ему сообщение: назвал имена жертв, которые не упомянул при встрече в Оттервиле, и для пущей верности имя Ричарда Хэммонда, и спросил, не вызывают ли эти имена каких-нибудь воспоминаний о том ужасном лете.
Когда он выехал обратно на дорогу, небо над ним приобрело зловещий иссиня-черный оттенок, а в лучах фар видно было, как падали редкие снежинки.
На середине извилистой дороги от вершины горы к озеру фары его осветили сосновую чащу, и он заметил какое-то движение. Гурни затормозил и включил дальний свет, но зверь, кем бы он ни был, уже исчез в дремучем лесу. Он слегка опустил стекло и прислушался. Но в лесу стояла полная, оглушительная тишина. Он двинулся дальше.
К тому моменту, как он припарковался под навесом у гостиницы, невероятная тьма окутала озеро и окружающие его горы, пошел снег.
Старинные часы в холле показывали половину пятого. Он проверил, нет ли в каминном зале Мадлен, и поспешил наверх.
В номере горела лишь одна керосиновая лампа возле дивана. Сначала он решил, что электричество снова отключили, но услышал голос Мадлен:
– Не включай свет.
Он обнаружил ее в спальне. Она сидела в пижаме посередине кровати, закрыв глаза и скрестив ноги в позе лотоса. Спальный альков был залит янтарным светом второй керосиновой лампы, стоявшей на письменном столе. С планшета Мадлен играла гитарная музыка. Сам планшет лежал на ручке кресла, стоявшего под портретом Хардинга.
Она показала ему три пальца, что, как он понял, обозначало, сколько еще минут она будет оставаться в этой позе. Гурни сел на стул между кроватью и письменным столом и стал ждать. Вскоре она открыла глаза.
