Засевшие в цитадели остатки гарнизона Нарвы и успевшие перебраться под защиту ее стен и башен бюргеры надеялись на помощь воинства Кеттлера, однако, как уже было показано выше, надежды их оказались тщетными — помощи не было. Между тем канонада продолжалась — как писал русский летописец, русские «воеводы приступали до вечера со всех сторон и из наряду с Ыванягорода и из Ругодива из их же наряду стреляли по Вышегороду». Запасов в цитадели было всего ничего (три бочки — tonnen пива, немного ржаной муки и хлеба, лишь сала и масла было в достатке), совсем мало свинца, и пороху оставалось всего на полчаса стрельбы. Замок был переполнен перепуганными бюргерами и их семьями, еще несколько сот нарвитян, не сумевших попасть туда, укрывались в замковом рву
[155]. И когда вечером 11 мая к воротам замка снова подошел нарвский бюргер Бартольд Вестерман, выступавший посредником в переговорах между русскими воеводами и запершимися в цитадели гарнизоном, и предложил капитулировать, на этот раз «прислали немцы бити челом, чтобы воеводы пожаловали их, князьца выпустили и с прибылными людми»
[156].
После кратких переговоров соглашение было достигнуто. И снова дадим слово летописцу — по его словам, царские «воеводы князьца и немец выпустили, а Вышегород и Ругодив Божиим милосердием и царя и великого князя государя нашего у Бога прошением и правдою его взяли, и с всем нарядом и с пушками и с пищальми и з животы с немецкыми (согласно Лебедевской летописи, в Нарве было взято «пушек болших и менших 230», Реннер же, напротив, уполовинивает эту цифру, сообщая, что в руки русских попало 3 falkunen и 2 falkeneten из Риги и собственно нарвских 3 falkunen, 28 kleine stocke, 3 quarter slangen, 42 dobbeide haken и 36 teelnaken, итого 117 пушек и всяких haken-гаковниц. Правда, русский летописец делает оговорку «и с пищалми», то есть можно предположить, что в 230 записаны были не только артиллерийские орудия всех калибров, но и ручное огнестрельное оружие. — В. П.); а черные люди добили все челом и правду государю дали, что им быти в холопех у царя и у великого князя и у его детей вовеки»
[157].
Итак, утром 12 мая 1558 г. русские войска заняли всю Нарву целиком. В Москву немедля были отправлены сеунщики с радостной вестью, получив которую Иван Грозный «к воеводам и ко всем детям боярьскым послал со своим жалованием»
[158]. Нарвская эпопея, длившаяся с февраля 1558 г., подошла к концу. Увертюра к Войне за ливонское наследство была отыграна.
3. Потоп. Летняя кампания 1558 г.
Падение Нарвы стало, судя по всему, переломным моментом в истории Ливонской войны (напомним еще раз, что в данном случае речь идет о боевых действиях в 1558–1561 гг. — В. П.). Та легкость, с которой Басманов и Адашев с немногими людьми овладели этим городом, и выявившаяся нагляднее некуда неспособность Ливонской конфедерации (впрочем, эта неспособность, как показали дальнейшие события, была в Москве несколько преувеличена) противостоять действиям русских войск, повлияли на перемену настроения царя. Если на первых порах речь шла о том, чтобы вынудить ливонцев признать свой вассальный по отношению к Москве статус, то теперь на повестку дня встал вопрос о разделе наследства, как оказалось, тяжело, чуть ли не смертельно «больного человека» Северо-Восточной Европы. И, учитывая, что симптомы этой болезни зимой-весной 1558 г. проявились как нельзя более ярко, нужно было, не теряя времени, застолбить право на свою, и лучшую, долю в его наследстве. Как писал А.И. Филюшкин, со взятием Нарвы «перед Иваном Грозным открылись новые волнующие перспективы. Он осознал, что, захватив города, порты и крепости Ливонии, он получит гораздо больше, чем какую-то дань»
[159]. Собственно, именно это и услышали несчастные ливонские послы в мае 1558 г. из уст царских дипломатов, передавших слова Ивана. Привезенные ими деньги царем приняты не были, послам было ответствовано, как уже было сказано выше, что их словам веры нет, пускай теперь сам магистр и рижский архиепископ бьют государю челом, вымаливая прощение, государь же за их «неисправление» велел своим воеводам «над ыными городы промышляти, толко им бог поможет», почему дальнейшие переговоры не имеют смысла. «Безделные» послы, понурив головы, ни с чем поехали назад, и Б. Рюссов, подытоживая результаты всех этих поездок, с горечью писал, что теперь «ливонцы начали жалеть, что так долго промедлили с деньгами. Но тогда уже нечего было делать»
[160].
Тем временем Иван IV, стремясь ковать железо, пока оно горячо, «для большово дела» отрядил «к Сыренску (Нейшлоссу. — В. П.) и к иным городом немецким» свою рать во главе с одним из своих лучших полководцев псковским воеводой князем П.И. Шуйским. Судя по всему, роспись полков готовилась в спешке, экспромтом, потому войско собиралось постепенно, с бору по сосенке, и в бой вступало постепенно, по частям. Первым в «большое дело» ввязались посланные из Нарвы на Сыренск (Нейшлосс. — В. П.) Д.Ф. Адашев и П.П. Заболоцкий. Выслав вперед конные сотни новгородских детей боярских и «князеи казанских Кострова и Бурнаша с товарыщи», которым приказал «дороги от Колывани и от Риги позасечи для маистрова приходу», сам Адашев с главными силами двинулся непосредственно к Сыренску. Русские же стрельцы и казаки вместе с нарвским «нарядом» под началом дьяка Шестака Воронина на стругах на веслах и бечевой тем временем выгребали против течения Наровы.
3 июня немногочисленная рать Адашева (судя по летописным сведениям, за исключением отосланных на Колыванскую и Рижскую дорогу людей, кроме стрельцов головы Т. Тетерина, а их вряд ли было больше 2 сотен, под рукой у Адашева было 3 сотенных головы и, следовательно, порядка 500–600 детей боярских и их послужильцев) появилась под стенами Нейшлосса и приступила к осадным работам — русские «наряд ис судов выняли и туры поставили». 5 июня осадные работы в целом были завершены, «туры круг города изставили и наряд по всем туром розставили, а стрелцов с пищалми пред турами в закопех поставили. И учали по городу стреляти изо всего наряду ис пищалеи по воином»
[161]. В этот же день из Новгорода к осаждающим на помощь пришел воевода князь Ф.И. Троекуров «с немногими людми» (кстати, Реннер, описывая осаду Нейшлосса, полагал, что русских было аж 15 тыс. — то ли у страха были глаза велики, то ли ливонский хронист полагал, что московиты, как и полагается истинным варварам, побеждают только числом, а потому и завысил безбожно численность русской рати — бог весть).
