11 июля русская артиллерия начала бомбардировку, «стреляющее, ово огнистыми кулями, ово каменными»
[171]. Положение Дерпта очень скоро стало безнадежным. «А из наряду били шесть ден, — писал русский летописец, — и стену городовую розбили и в городе из наряду многих людеи побили», а неизвестный пскович добавлял к этому, что «мало воеводы постояли, только изготовили пристоуп и постреляли в город ис кривых поушок (тех самых мортир, о которых писали Крузе и Реннер? — В. П.)…»
[172]. Решимость русских была очевидна, среди горожан не было единодушия, ряды его защитников редели от русского огня и дезертирства. Надежды же на деблокаду не было, ибо Фюрстенберг в ответ на просьбы о помощи, по словам Ниенштедта, отвечал, что он «сердечно сожалеет о печальном состоянии города и высоко ценит твердость епископа и почтенной общины; он весьма не одобряет поступок дворян и ландзассов, покинувших своих господ, что, конечно, впоследствии послужит им к позору. Он (магистр) желает, чтобы другие оказали такое мужество, на какое только способен человек, для защиты славного города. Но, несмотря на все его сожаление, он видит, что ему не удастся в настоящее время оказать сопротивление такому громадному, как то он узнал из всех разведываний, войску, какое находится теперь у врага, но, впрочем, он будет усердно молиться милостивому Богу за них, и день и ночь думать о том, как бы набрать побольше народа для войска»
[173].
Что оставалось делать епископу Герману в этой ситуации? Ждать, пока русская артиллерия пробьет брешь в стене (а в том, что она это сделает, и сделает достаточно скоро, сомнений не было), после чего «свирепые и дикие» московские дети боярские и стрельцы пойдут на приступ (отразить который гарнизон Дерпта не мог) со всеми вытекающими отсюда последствиями? Или же последовать примеру Нарвы, Нейшлосса и Нойхаузена, сдаться на милость победителя, тем более русский большой воевода, князь Шуйский, еще до начала осады предлагал епископу добровольно принять подданство московского государя? И епископ сделал выбор — как писал псковский летописец, «бискоуп и немцы посадникы воеводам князю Петроу Ивановичю с товарищи град Юрьев здали по мирному советоу, июля в 20 день, на том, што им жити по старине, и с царевыми и великого князя наместникы соудити судиям их, и из домов их и из града не извести»
[174]. Первыми в город вступили, если верить Ниенштедту, русские стрельцы. Как писал ливонский хронист, Шуйский вперед отправил несколько сотен своих leibschützen, а другой воевода занял стрельцами рыночную площадь и прилега ющие к ней улицы
[175]. Надо полагать, что это было сделано не только потому, что стрельцы Тетерина и Кашкарова сыграли важную роль в осаде и падении Дерпта, но еще и потому, что они были более дисциплинированны и управляемы, чем дети боярские и их послужильцы.
В сдавшемся городе русские взяли богатую добычу. Так, согласно Лебедевской летописи, «пушек взяли болших и менших пятсот пятдесят две пушки» (Реннер называет еще большее число — 700 stucke geschutte klein und gross, а рижский хронист сообщает, что помимо нескольких slange и kartowe, русские захватили 120 nye gegaten valkeneten и множество другого gegaten und gesmedet schutte), не считая всякого рода «животов». Б. Рюссов (конечно, несколько преувеличивая ради красного словца) писал, что «невозможно описать, сколько сокровищ взял московит в этом городе деньгами, серебром и золотом, и всякими драгоценностями и уборами от епископа, каноников, дворян и бюргеров. От одного лишь дворянина, по имени Фабиана Тизенгузена, московит взял более 80 000 талеров чистыми деньгами»
[176]. Ради таких трофеев стоило постараться!
Падение Дерпта для Ливонской конфедерации стало ударом еще более сильным, нежели падение Нарвы, и до основания потрясло ее здание. По существу, вся восточная Ливония оказалась во власти Ивана Грозного. Замки и городки падали к ногам русского царя и его воевод подобно переспевшим грушам — участник тех событий, князь А.М. Курбский, писал позднее, что царские воеводы «того лета взяхом градов немецких с месты близу двадесяти числом; и пребыхом в тои земле аж до самого первозимия, и возвратихомся к царю нашему со великою и светлою победою, бо и по взятью града, где и сопротивляшеся немецкое войско к нам, везде поражаху их от нас посланными на ротмистры…»
[177]. Неизвестный русский летописец, основываясь на воеводских «отписках» с полей сражений, был более точен — по его словам, летом 1558 г. «городов немецких государевы воеводы взяли в 66-м году дватцать городов, и с волостьми и с селы…», а псковский книжник говорил о 23 взятых городках
[178]. Орденские и епископские чиновники и должностные лица в панике бежали, покидая их и не пытаясь организовать оборону. Местные же жители «били челом» царским воеводам, чтобы они от царского имени «их пожаловали, не велели воевати», и «князь Петр (Шуйский, командовавший царскими полками в этом походе. — В. П.) с товарищи послал головы з детми боярскими, и головы городки все позасели и черных людей х правде привели»
[179].
