Кстати, численность русского войска позволяет понять, почему оно вторглось в Ливонию 7 колоннами
[241]. При конном войске в 18–20 тыс. чел. должно было быть не меньше 40 тыс. лошадей, а то и больше, а обеспечить 40–50 тыс. лошадей фуражом даже в достаточно густонаселенной Ливонии было бы весьма проблематично, если бы такое войско двигалось по одной-двум дорогам, не говоря уже о том, что широкий фронт наступления позволял подвергнуть опустошению значительную по площади территорию, способствовуя тем самым не только дальнейшему падению военного потенциала как ордена, так и Рижского архиепископства. К тому же такая тактика давала возможность детям боярским и татарам поживиться за счет захвата полона и «животов», а этот расчет был отнюдь не последним в их мотивации на участие в войне. Успешные, добычливые походы способствовали поднятию морального духа и еще большему рвению на службе государю. Напротив, неудачи, малая добыча или, паче того, потери вели к снижению заинтересованности царских ратников в дальнейшем участии в боевых действиях (на что обращал внимание, к примеру, А.И. Филюшкин при анализе «Истории о великом князе Московском» А.М. Курбского
[242]) и, как следствие, падению боеспособности поместной конницы.
Несколько слов о времени самого похода. А.Л. Хорошкевич писал, что «военная тактика России на западе исходила из традиций антиордынских и антиказанских походов, совершавшихся исключительно в летнее время»
[243]. Ниже, правда, она оговорилась, что бывали и исключения, например лыжный поход князя С. Курбского за Урал в 1499 г., однако если проанализировать разрядные записи, то нетрудно заметить, что зимние кампании для русских отнюдь не были в новинку. Лишь несколько примеров. Еще отец Ивана Грозного Василий III зимой 1512/13 г. предпринял грандиозную военную экспедицию против Смоленска. Зимой 1534/35 г. русская рать предприняла опустошительный поход в пределы Великого княжества Литовского, сам Иван Грозный дважды ходил на Казань зимой, прежде чем взял ее осенью 1552 г. Наконец, походу князя Микулинского предшествовал опустошительный набег русских и татар на Ливонию зимой 1558 г. К месту будет вспомнить и приписываемые английскому дипломату Р. Ченслеру слова, согласно которым русские воины невероятно выносливы и способны переносить неслыханные тяготы военного времени: «Никакой холод их не смущает, хотя им приходится проводить в поле по два месяца в такое время, когда стоят морозы и снега выпадает более чем на ярд». И, как итог, вопрос англичанина к своим читателям: «Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы месяц»
[244]. Так что зимние походы для русских и татар вовсе не были нечто из ряда вон входящим и необычным, а скорее привычным делом.
И выбор времени оказался верным. Ливонцы, как и год назад, несмотря на неизбежность русского ответа на осенний контрудар Кеттлера, оказались не готовы к отпору, поскольку собрать распущенные по завершении осенней кампании отряды наемников быстро оказалось невозможным, а имевшихся в распоряжении магистра крайне немногочисленных сил, разбросанных по отдельным замкам и городкам и отделенных друг от друга, как доносили датские дипломаты своему королю
[245], 10, 20, 30 и 40 милями, оказалось недостаточно для того, чтобы противостоять наводнившим орденские и архиепископа Рижского земли русским и татарским отрядам.
Итак, после того как попытки разрешить проблему путем возобновления переговоров оказались безуспешны, Иван Грозный пустил в дело свой самый веский довод. Как видно из царского наказа, Микулинский и его ратники должны были повторить успех предыдущего зимнего вторжения, но на этот раз опустошить владения ордена и рижского архиепископа, которые в прошлый раз были опалены войной лишь отчасти, краем. И надо полагать, Иван и его советники полагали, что новая наглядная демонстрация мощи и величия русского оружия (с одновременной не менее наглядной демонстрацией бессилия и немощи ордена — времена Плеттенберга давно миновали) ускорит согласие магистра и прочих «лутчих» «ливонских людей» принять мир на его, Ивановых условиях.
15–16 января 1559 г. передовые отряды рати С.И. Микулинского перешли рубежи, отделявшие занятые русскими владения дерптского епископа от земель ордена и рижского архиепископа, а 17-го числа в движение пришли главные силы wütenden Horde
[246]. Вторжение началось.
Дальнейший ход событий можно проследить, взяв за основу переписку должностных лиц ордена, письма датских послов, направлявшихся в Москву и застигнутых набегом в Ливонии, и «рапорт», отправленный воеводами царю по возвращении из похода
[247]. Анализ этих источников рисует следующую картину событий. Наступление шло широким фронтом — выше уже отмечалось, что, согласно ливонским источникам, русские перешли границу, как уже отмечено было выше, семью колоннами на широком фронте. Главные силы (согласно показаниям взятых в плен одного bawren и двух рядовых русских ратников, 18 тыс. при 4 stucke kleinss geschutzes
[248]) двинулись вдоль левого берега реки Аа (нынешняя Гауя) по хорошо известному царским воеводам т. н. Гауйскому коридору (по крайней мере, до Вендена, поскольку именно здесь русские купцы должны были выгружать свои товары, а далее государевых ратных людей должны были вести взятые им прежде пленники-проводники)
[249] в юго-западном направлении на Ригу. Другая часть русского войска (Передовой полк, по показаниям пленных — 7 тыс. с 4 фальконетами)
[250] вторгся в орденские земли восточнее, со стороны Нойгаузена, и начал продвигаться в южном направлении к Мариенбургу (совр. Алуксне) и далее к Шваненбургу (совр. Гулбене). Со стороны Изборска тремя днями после Передового полка в орденские владения вступил еще один 7-тыс. (по показаниям пленных) русский отряд, также двинувшийся к Шваненбургу
[251].
