Но вернемся обратно к «Истории» Курбского. Его набеговая операция, если верить псковским летописям, началась после Троицы, которая в 1560 г. пришлась на 2 июня (правда, Реннер датирует вторжение русского отряда в пределы Йервенского фогства 27 мая, отмечая, что неприятель сжег и разграбил ряд поселений и хуторов в трех милях от Вайсенштайна). Если верить его «Истории», то князь дважды на протяжении месяца ходил в Ливонию — «первыи под Белый камень (Вайссенштайн, Пайда. — В. П.), от Дерпта осмьнадесять миль, на зело богатые волости», где побил 4 конных и 5 пеших ротфенлейнов во главе с самим Кеттлером (довольно странное утверждение, если учесть, что, побывав в конце апреля 1560 г. в Ревеле, с мая и до конца сентября Кеттлер путешествовал между Ригой и Динамюнде, изредка наведываясь в Ашераден и Пернау. К тому же в изложении Реннера выходит, что 12 июня под Оберпаленом 4 роты кнехтов «взяли в оборот» русский отряд, положив на месте 20 русских. Кто кого победил — наверно, сегодня одному Богу известно. — В. П.). Спустя полторы недели после побиения «маистра» Курбский отправился во второй набег, на этот раз к Феллину (по данным Реннера — 23–24 июня). Под его стенами он разбил старого магистра Фюрстенберга, после чего «возвратихомся с великим богатствы и корыстьми» в Юрьев-Дерпт. Всего же, заявлял потом Курбский, он «седм, або осемь крат того лета битв имехом великих и малых, и везде за Божиею помощию, одоление получахом…»
[320].
Вне зависимости от того, насколько успешно действовал Курбский, семь или восемь побед над «германами» он одержал или же меньше, действия его «лехкой» рати померкли на фоне того, что случилось спустя некоторое время после его возвращения из набегов. Русская летопись (явно составлявшаяся с широким использованием разрядных записей и прочих официальных документов) сообщает, что «того же месяца (в мае 1560 г. — В. П.) отпустил государь в Немцы воиною и з болшим нарядом к городом бояр своих и воевод за их (ливонцев. — В. П.) многие неправды и за порушение крестьянские веры и возжжение образов божиих, и святых всех (любопытный пассаж — выходит, что русские полки отправлялись в своего рода крестовый поход! — В. П.) и за все их неисправление пред государем и за то, что королю городки многие позакладывал и поздовал и сам (явно речь идет о магистре Г. Кеттлере. — В. П.) х королю ездил и со всею землею прикладывался и против государевы рати помочь емлет и из Заморья наимует»
[321].
Иван отнюдь не собирался делиться своей добычей с кем бы то ни было, и с Сигизмундом прежде всего, и о серьезности его намерений относительно «Ифлянтов» свидетельствует как состав самой рати, так и послужной список назначенных руководить ею воевод. Хотя структура рати и была обычной, пятиполковой (полки Большой, Правой и Левой рук, Передовой и Сторожевой), однако воевод в ней было не десять, как обычно (по два на каждый полк), а существенно больше — 17, да еще 2 воеводы при наряде и 2 с татарами. Под ними ходили ни много ни мало, а 70 голов, и отсюда можно предположить, что детей боярских в составе рати было около 7 тыс. «голов», а вместе с послужильцами — так и все 8–9 тыс. Добавим к этому казанских и служилых татар, стрельцов и казаков — и вполне возможно, что царская рать насчитывала около 14–16 тыс., а то и больше, «сабель и пищалей», не считая кошевых и прочих некомбатантов. Последние, кстати, при случае очень даже могли стать комбатантами. Курбский по привычке преувеличил, хотя и не так бессовестно, как ливонцы, численность русской рати — 30 тыс. конных и 10 тыс. стрельцов и казаков. Реннер же, по своему обыкновению, безбожно завысил численность русской рати — согласно его сведениям, московиты осадили Феллин 150-тыс. войском). Любопытно — Кеттлер в своем послании рижанам сообщал, что в осаде Феллина (куда, забегая вперед, отправился Мстиславский со своими полками) со стороны русских участвовало 100 орудий klein und gross, а более словоохотливый и любящий щегольнуть своими знаниями Реннер «расшифровал» его цифры. В своей хронике он написал, что у русских было 15 fuirmorser, 24 grave stucke an kartouwen und nothschlangen, не считая feltgeschutte. Достойный наряд, что и говорить, и тогда понятно, почему под началом нарядных воевод «ходили» 11 голов (кстати, Курбский в своей «истории» говорит о том, что у Мстиславского было «дел великих» «четыредесять» и прочих полсотни. Почти один в один совпадение с реннеровскими сведениями!)
[322].
И буквально пара слов о командном составе — «большим» воеводой со своим набатом (тем самым, на помосте, возимом на 4 лошадях, с 8 барабанщиками, о котором писал английский посол и мемуарист Дж. Флетчер) был назначен «столп царства», родовитейший и опытный боярин князь И.Ф. Мстиславский (второй в боярской иерархии, а первый, боярин И.Д. Бельский, в это время с ратью из 5 полков с 10 воеводами и 46 головами стоял в Туле, а еще три полка с 7 воеводами, среди которых был 3-й в тогдашней русской военной иерархии князь М.И. Воротынский, стояли «в Поле»). В «товарищах» у него ходил боярин М.Я. Морозов, тот самый артиллерийский «эксперт», который руководил большим нарядом во время казанской эпопеи 1552 г. и только что, несколько месяцев назад, — командовал нарядом же при осаде и взятии Мариенбурга-Алыста. В списке воевод мы также видим князя П.И. Шуйского, героя нарвского взятия и летней кампании 1558 г. А.Д. Басманова, все того же Курбского, Алексея и Данилу Адашевых. Одним словом, это было нечто новое и необычное, чего еще Ливония не видела. Жаль только, летописец не сообщил, каков наказ был учинен царем и боярами Мстиславскому со товарищи, ограничившись стандартной фразой — «над Немцами воиною промышляти, как милосердный Бог помочь подаст и утвердит».
О том, что «тираническая кровавая собака» и «заклятый враг нашего и всего христианства» готовит новое наступление на Ливонию, «германы» догадывались еще весной. Одна только возросшая активность мелких русских отрядов, набегавших тот тут, то там на владения ордена и рижского архиепископа, говорила сама за себя, не говоря уже о поступавшей непрерывным потоком информации от ливонских доброхотов в Ругодиве и Юрьеве! Так, 22 апреля ратманы Ревеля получили от своих информаторов известия из Нарвы и Дерпта о том, что русские готовятся к вторжению, а 30 апреля пришло новое известие, что в Дерпт прибыло 6 тыс. русских и что русские наводят два моста через Эмбах
[323]. Признаки надвигающейся бури были более чем явственны, но Ливонская конфедерация вступала в новую кампанию совершенно обессиленной внутренними распрями. Как писал Г.В. Форстен, «борьба партий, разъединенность и своекорыстие достигли в Ливонии крайних пределов; об общих действиях мало кто думал, и летописец ливонский (Реннер. — В. П.) прав, когда говорил, что не знает, кого считать за друга, кого за врага». Никто не хотел брать на себя ответственность и все обращали свой взор к Кеттлеру, а тот «враждовал с Фюрстенбергом, недоволен был и появлением Магнуса (брат датского короля Фридерика II. — В. П.) в Ливонии, сталкивался постоянно с Ревелем, Ригою и другими городами». К тому же Кеттлер явно был не из тех, кто «к ополчению дерзостен и за свое отечество стоятель», предпочитая битвам дипломатию и интриги. Так и сейчас, столкнувшись с такими трудностями, «без войска и денег, он (т. е. Кеттлер. — В. П.) обращался к Польше, Пруссии и германскому императору»
[324].
