Правда, толку от этих обращений было немного. Прусский герцог отделывался сочувствием (хотя, по правде говоря, серьезной помощи гибнущей Ливонии он оказать не мог ввиду ограниченности собственных ресурсов), император, убедившись в том, что его предложение о посредничестве в русской столице отвергнуты, занял по отношению к Москве открыто недружелюбную позицию, но конкретной военной помощи Кеттлеру, своему вассалу, оказать также был не в силах. Оставалась надежда, что король Польский и великий князь Литовский Сигизмунд вмешается и защитит Ливонию, тем более что заключенный в 1559 г. договор с ливонцами его к этому обязывал.
Однако Сигизмунд, несмотря на все воззвания со стороны Кеттлера, который буквально бомбардировал и самого короля, и его вельмож посланиями с просьбами о помощи, не торопился ввязываться в конфликт. По словам белорусского историка А.Н. Янушкевича, для короля важнее всего было дальнейшее расширение зоны влияния его «панства» в Ливонии, и «на переговорах с ливонскими послами недвусмысленно намекалось, что более значительная военная помощь будет оказана только после размещения в их (ливонских. — В. П.) замках новых литовских гарнизонов»
[325]. Медлительность Сигизмунда имела под собой серьезные основания — с одной стороны, пустая казна не позволяла ему не только нарастить веденный на территорию Юго-Восточной Ливонии ограниченный контингент литовских войск (а согласно договору, король обязался ввести в Ливонию 550 всадников и 500 пехотинцев-драбов), но и содержать уже имеющиеся роты, жолнеры которых, не получая обещанного жалованья и прочего содержания, разбегались. С другой стороны, королю было выгодно, чтобы московиты еще раз нажали на ливонцев, и тогда те станут в затянувшихся переговорах с Вильно более сговорчивыми (что, забегая вперед, собственно, и произошло). Наконец, Сигизмунд не хотел раньше времени прерывать перемирие (желая, чтобы это сделали московиты?), почему в секретной инструкции назначенным командовать «ограниченным контингентом» гетманам Я. Ходкевичу и Ю. Зиновьевичу предписывалось «не поддаваться на провокации», границу не переходить, на просьбы ливонцев помочь им в войне с московитами не отзываться и вообще делать все, чтобы «початку ку нарушенью перемирья абы люди его кролевской милости зъ себе не давали», почему «того панове гетманове пильно стеречи и росказывати мають стеречи всимъ его кролевской милости подданнымъ»
[326].
Одним словом, как и в предыдущие годы, Кеттлеру и Вильгельму приходилось рассчитывать только на свои, совершенно немногочисленные и к тому же не слишком надежные силы. Так, ливонский хронист С. Хеннинг (настроенный по отношению к Кеттлеру апологетически) в своей хронике писал, что старый магистр В. фон Фюрстенберг поселился в дарованном ему Феллине, где и расположился со своими рыцарями и ротой кнехтов (согласно Реннеру — 250 чел.), а также с тяжелой и легкой орденской артиллерией. Средства на содержание своего двора и феллинского гарнизона он черпал с земель, прилегающих к Феллину, богатых и мало затронутых войной. Кеттлер же, продолжал Хеннинг, был вынужден довольствоваться оставшейся частью орденских владений, по большей части опустошенных и разоренных (и к тому же, согласно сведениям псковских летописей, «то же лето (7068/1560 г. — В. П.) было соухо, яровой хлеб не родился, присох бездожием…»
[327]). Естественно, что он испытывал серьезнейшие проблемы с обеспечением нанятых немецких рейтар и ландскнехтов деньгами (полученные под залог замков литовские и прусские субсидии закончились быстро, а новых не предвиделось), провиантом и фуражом. В итоге часть наемников, не получая обещанного, отказалась дальше нести службу и, по словам Хеннинга, «свернув знамена, разбрелась в разные стороны, добавляя несчастий к бедствиям, окружившим отечество (Ливонию. — В. П.)…». К тому же, по словам секретаря Кеттлера, и на оставшихся рейтар и ландскнехтов было мало надежды — они могли взбунтоваться в любой момент (как это случилось, подчеркнул Хеннинг, потом в Феллине)
[328]. Одним словом, ни Кеттлер, ни Фюрстенберг, ни Вильгельм, рижский архиепископ, не имели в своем распоряжении сил и средств, достаточных для того, чтобы защитить Ливонию от нового вторжения русских.
Итак, Ливония к продолжению боевых действий была не готова, чего не скажешь о «тираническом заклятом враге всего христианства». После Ильина дня (20 июля), записал псковский летописец, «пришъли воеводы, князь Иванъ Мстиславскои да князь Петръ Шоуискои, и иныя воеводы и шли к Вельяноу (Феллину. — В. П.) с нарядомъ». Поперед себя Мстиславский отправил в «посылкоу» 3-полковую «лехкую» рать под началом князя В.И. Барбашина с наказом «город (Феллин. — В. П.) осадити…». Курбский добавляет к этому летописному известию, что решение Мстиславского было продиктовано тем, что Фюрстенберг решил «выпроводити кортуны великие предреченные (чуть раньше Курбский отмечал, что в Феллине находились «кортуны великие, ихже многою ценою из-за моря з Любка места великого, от германов своих достали было». — В. П.) и другие дела и скарбы свои в град Гупсаль (Гапсаль, Хаапсалу. — В. П.), иже на самом море стоит», и чтобы не допустить этого, вперед и была отправлена «лехкая» рать Барбашина (12 тыс. (sic!) ратных — согласно «баснословным» сведениям Курбского. Согласно разрядным записям, рать вели три воеводы, а значит, в ней вряд ли было больше 600 всадников)
[329].
Если верить Рюссову и Ниенштедту, то Барбашин со своими людьми объявился под Феллином в ночь перед днем Марии Магдалины (22 июля)
[330]. В принципе в этом нет ничего невозможного — преодолеть верст 70–80 за сутки-полтора, двигаясь налегке, вполне реально. Да и дорога была уже знакома — тот же Курбский и «торонщики» из Пскова и Дерпта-Юрьева проторили путь к Феллину. Реннер, к примеру, писал, что русские жгут и грабят мызы и деревни в окрестностях Феллина 28 июня, сам старый магистр отписывал в Ревель 4 июля, что русские rauben, morden und brennen в окрестностях города. И Фюрстенберг, чувствуя, что тучи над его резиденцией сгущаются, судя по всему, решил покинуть ее, но не успел. Главные же силы русского войска двигались к Феллину не торопясь, согласно сведениям Курбского, участника этой кампании, несколькими дорогами. Пехота и артиллерия на стругах («кгалеях») поднялись вверх по реке Эмбах (современная Эмайыги) до озера Винцерв (нынешнее Выртсъярв), а оттуда вверх по реке Тянассильма почти до самого Феллина («за две мили от Фелина выкладахом их (пушки. — В. П.) на брег»), откуда и начали марш к городу. Главные же силы (конница) во главе с самим Мстиславским двигались другой дорогой (какой — Курбский не уточняет, но, скорее всего, параллельной маршруту судовой рати). «Лехкая» же рать с приближением главных сил выдвинулась южнее, прикрывая феллинское направление от появления неприятельских сил с южного и юго-западного направлений
[331].
