Очерк IV
Конец Ливонской войны.
Тарвастский казус
Датский король Фридерик II, пытавшийся ранее воздействовать на Ивана Грозного в деле прекращения войны, решил, что раз уж не получается стать посредником в урегулировании конфликта, то стоит рискнуть и закрепиться в Ливонии, отхватив свой кусок ее территории (а заодно и избавиться от младшего брата Магнуса, коему нужно было по отцовскому завещанию отделить часть голштинских владений датской короны). Сказано — сделано, и вот уже было достигнуто (после долгих переговоров, начатых еще при отце Фридерика) соглашение с епископом Эзеля и Вика Иоганном Монникхузеном о покупке у него епископства, куда и прибыл в апреле 1560 г. Магнус.
Новоявленный владетель Эзеля и Вика попытался проявить инициативу и прибрать к своим рукам еще и Ревель, тем более что тамошний епископ, Мориц Врангель, последовал примеру своего эзельского коллеги и передал Магнусу свое епископство. Правда, с Ревелем у Магнуса ничего не получилось. Борьба датской и шведской партий в Ревеле завершилась победой последней, и в итоге в Ревеле и на северо-западе Ливонии утвердилась власть молодого шведского короля Эрика XIV.
Шведы увели Ревель из-под носа не только у Магнуса (и стоявшего у него за спиной августейшего брата), но и у Сигизмунда II. Последний, используя Кеттлера, попытался было взять Ревель под свой контроль. В конце 1560 г. в город прибыли ротмистры Л. Талипский и Я. Модржевский с 300 драбами, однако, как писал позднее Рюссов, «после того как эти поляки несколько времени пробыли в Ревеле и не могли ужиться с немецкими ландскнехтами, один из советников ласково отблагодарил их и с подарками и почестями отправил в Польшу». Один только Каспар фон Ольденбокум, засевший с немногими верными людьми в ревельском замке, отказался признать власть шведов и 6 недель «бился добре жестоко», пока голод не вынудил его сдаться на Иванов день (24 июня) 1561 г.
Сигизмунд не стал сразу идти на конфликт с Эриком, поскольку в это время был озабочен проблемами в отношениях с московитом и расширением своей сферы влияния на юге Ливонии. Если его план весной-летом 1560 г. заключался, как мы отмечали выше, в том, чтобы дать московитам как следует поколотить Кеттлера и Вильгельма и сделать их более сговорчивыми и уступчивыми к требованиям польского короля, то его замысел вполне удался. И снова процитируем Рюссова: «В то время, когда Ливония пришла в жалкое состояние, так что многие земли, замки и города были разорены, все запасы земли истощены, число служивых и сановников крайне умалилось и совет остался теперь только у одного магистра, и он был слишком слаб, чтобы противиться такому сильному неприятелю, которому так благоприятствовало счастие в победах, то магистр счел самым лучшим передаться вместе с остальными землями и городами под защиту польской короны для того, чтобы московиту ничего не досталось»
[349].
И в самом деле, альтернативы у Кеттлера не оставалось. Фюрстенберг, глава «староливонской» «партии», выступавший за сохранение независимой конфедерации, был в плену у Ивана Грозного, единокровная ливонской элите Германия, что император Фердинанд, что Ганза, на словах была готова оказать всяческую помощь страда ющей под гнетом московского Erbfeind gantzer Christenheit Ливонии. Однако, как только дело доходило до выполнения обещаний, вся эта решимость куда-то испарялась. И что оставалось делать рижскому архиепископу и магистру, давно заслужившим славу польских симпатизантов? И выходит, что после эрмесской катастрофы и падения Феллина судьба Ливонии (той ее части, что еще признавала власть Кеттлера и Вильгельма) была фактически предрешена.
Правда, процесс поглощения остатков орденских и архиепископских владений носил не единовременный характер. Сигизмунд не торопился, зная, что его добыча от него не уйдет, но и вступать в конфликт с порывистым и горячим московским государем прежде времени он также не стремился. Поэтому на первых порах, пока еще Вейссенштайн был в осаде, Сигизмунд договорился с Кеттлером о передаче ему еще нескольких замков — Кокенгаузена, Роннебурга, Вендена, Вольмара, Трикатена, Гельмета, Эрмеса и Каркуса. Еще до конца года в них были введены литовские наемные роты — всего же в оккупированной войсками Сигизмунда части Ливонии к началу 1561 г. находилось одних только пеших рот 8 со списочным составом 1200 драбов. А весной следующего года общее число наемных рот «ограниченного контингента» польско-литовских войск в «Ифлянской земле» увеличилось до 29 рот (11 конных и 18 пеших, более 3 тыс. чел. списочного состава)
[350].
Ползучая оккупация Ливонии литовскими войсками не осталась не замеченной в Москве, и очень скоро она стала причиной ускоренного роста напряженности в отношениях между Иваном и Сигизмундом. В начале 1561 г. в Москву прибыл посол от Сигизмунда II Я. Шимкович со товарищи. Он передал русским дипломатам послание своего государя. Излагая условия, на которых он, Сигизмунд, был готов пойти навстречу пожеланиям московита, посол от имени короля передал буквально следующее: «И ты бы брат наш (Иван. — В. П.) все тое, што межи нас нелюбовь множит, на сторону отложил, а о том помыслил, як бы межи панствы успокоенью статися, звлаща в земли Ифлянской, которой нам не годно переставать обороны чинить (выделено нами. — В. П.)…» Позиция Москвы в ливонском вопросе оставалась прежней — «государь наш взял свое, а не чужое; от начала та земля данная государей наших (определенная логика в этом прослеживается — как-никак, но Юрьев-Дерпт был заложен в далеком 1024 г. князем Ярославом Мудрым, пращуром Ивана Грозного. — В. П.)», и «нечто похотят перемирья прибавити без Ливонские земли, ино с ним (с Сигизмундом. — В. П.) о перемирье делати; а учнут в перемирье делати и о Ливонской земле, ино с ним перемирья не делати, а отпустити их (литовских послов. — В. П.) без перемирья» по той причине, что если «Ливонская земля ныне написати в перемирье, ино и вперед Ливонская земля с королем будет в споре». И поскольку король явно не был намерен отступаться от своих претензий на чужое, то московские дипломаты откровенно заявили о готовности своего государя «промышляти бы ныне безпрестанно над теми ливонскими городы, в которых городах литовские люди…». Одним словом, если Сигизмунд «похочет за Ливонскую землю стояти», тогда и Иван, в свою очередь, «за нее стоить, как хочет…»
[351].
Трактовать эти слова можно было лишь одним образом — как неприкрытую угрозу войны, если Великое княжество Литовское не прекратит вмешиваться в ливонские дела. И слова у Ивана с делом не расходились. В разрядной книге по поводу посольства Я. Шимковича было отмечено, что «царь и великий князь перемирья с ними (литовцами. — В. П.) утвержать не велел от лета 7070-го году, от благовещеньева дни (25 марта 1562 г. — В. П.)…», после чего 20 апреля 1561 г. Иван воевод своих отправил в Псков. Оттуда им надлежало идти в Юрьев «воевати ливонские земли для того, что король вступаетца за ливонские земли и людей своих в ыные городки ливонские прислал»
[352]. «Большим» воеводой 5-полковой рати был назначен князь П.А. Булгаков, его «лейтенантом» (2-м воеводой Большого полка) — опытный воевода И.В. Меньшой-Шереметев (хотя, надо сказать, сама по себе рать была невелика — всего лишь 10 воевод и еще один воевода, И.М. Карамышев из Острова, был в «прибылых»; и были то не первостатейные воеводы. И хорошо, если под началом князя Булгакова «ходило» порядка 5 тыс. «сабель» и «пищалей», а скорее всего, было и того меньше. Однако это не помешало М. Стрыйковскому исчислить московитские полчища аж в 108 тыс. чел.!)
[353].
