В этом послании было сказано следующее (в вольном немецком переводе): «Божиею милостию, царь, господин и великий князь Иван Васильевич всея Руси, Володимерский, Московский, Новгородский, Казанский, Астраханский, Псковский и других земель. От Великаго князя бояр и главных мужей и Псковскаго наместника князя Юрия Михайловича Булгакова и от всех бояр и главных людей в Ригу архиепископу, фохтам, бургомистрам, и ратманам, и гражданам и всей земли людям от Бога милость и нашего государя справедливость! По воле моего государя объявляю вам, архиепископ, и рижские люди, фохты, бургомистры и ратманы, и граждане, и заморские люди, и ланцкнехты, как называются наемщики, чтобы вы пришли к нам в город Псков бить челом моему государю и чтобы вы предались на всю его волю и город Ригу сдали. Приняв его подданство, вы будете пожалованы от великого князя и государя всея Руси большою свободою и лучшими привилегиями, каких еще вы никогда не имели. Мой государь обещает также, что вы можете и не принимать его великокняжеских ратных людей, великий князь лишь назначит в замок ваш своего наместника. И которые заморские купцы захотят прийти торговать в Ригу и ко Пскову и во всей Московской земле, и тех вы пропускали бы без всякаго препятствия и дозволяли бы сводный путь идти и ехать. Но если вы этого не сделаете, и не будете бить челом моему государю и города не сдадите, и делать по воле моего государя не будете, то должны заранее знать, что вас постигнет гнев великого князя и подлинно государь пойдет к вам со всей своею величайшею силою и нарядом. Что вам будет угодно, это вы нам объявите чрез этого нашего посланника. Писано в Пскове 1557 года 14 ноября».
На это предложение Басманов, согласно ливонской хронике, получил такой ответ: «Рижане будут верны присяге и обязанности архиепископу, за которого стоят и жизнию своею и своим имуществом, и что они не уподобятся тем легкомысленным, которые готовы поступить вероломно и сдать свой город. Пусть он (боярин) передаст этот ответ своему господину, а они же полагаются на помощь Всевышнего». И к этому ливонский хронист добавил, что «у многих в Риге от этих слов сжалось сердце в предчувствии недоброго». И было отчего — с запада приближались главные русские силы во главе с царем, и известия, поступавшие оттуда, не предвещали ничего хорошего.
Главные силы русского войска двинулись вперед несколькими днями после того, как в дальний рейд отправились «лехкие рати». Прежде чем отдать приказ перейти границу, «приговорил царь и великий князь мосты зделати дубовые, с которыми мосты итти пешим людем к приступу к Риге. Да посмотря по месту, где будет не и станут, туры поставить около Риги», почему и было предписано воеводам и головам «в всей рати приготовити на 10 человек туру да всяк человек бревно на тын уготовити» («тын розчетчи повытно по полком, по колку кому доведетца») с тем, чтобы быстро и без промедления возвести вокруг Риги контр- и циркумвалационные линии и укрепить лагерь осаждающих. Кроме того, взятым в поход иностранным инженерам-«розмыслам» было приказано изготовить «щиты, с которыми идти перед туры и туры за ними ставити». И наконец, полковым воеводам было наказано «пришед к городу к Риге, усеем полком явився у города, как бы пушки до полков не долетали, а явясь, идти всем полком по своим местом, которому полку в котором месте стояти». И, «росписав» окончательно «бояр и воевод и детей боярских по полком, и головы с людми и сторожи и дозорщики и все чины полковые служебные» устроив и отдав последние приказы, царь выступил на запад, к морю, на дело на свое и на земское, строго-настрого наказал воеводам следить за тем, чтобы дети боярские по дороге не учиняли грабежей и от полков не отлучались — «заповедь великую положил, перешед за рубеж, изо всех полков никакова человека по корм, ни на иную ни на какую добычу отпущати не велел, чтоб теми малыми делы большого дела не теряли» (судя по всему, Иван и его воеводы понимали, что, с одной стороны, успешный исход задуманного во многом будет определяться той скоростью, с которой будет разворачиваться операция по овладению Ригой, а с другой — несмотря на то, что изначально Иван «повеле воиньству с собою имати запасы свои и конские имати доволно на всю зиму и до весны», тем не менее стоять в дотла опустошенной местности и поддерживать связь через обезлюженные и разоренные области Леттландии с собственно русскими землями и тыловой базой во Пскове было бы затруднительно).
Для того чтобы «воинским людем истомы и затору не было, и полковые бы люди шли во всех полкех, в которых им велено бытии, а коши бы их шли за ними, а не в своих полкех не оставали бы ся», царские рати двинулись на Ригу тремя маршрутами — «врозь идти, вместе драться». Северная колонна, составленная из Ертаула, Государева и Большого полков с основной частью большого наряда, двинулась на Нойхаузен с тем, чтобы после его взятия выступить на запад в направлении на замок Адзель, а от него вдоль левого берега Гауи-Аа на Вольмар, Венден и далее на Ригу. Средняя колонна, состоявшая из полков Передового и Правой руки, усиленных частью большого наряда, должна была, взяв замок Мариенбург, оттуда устремиться в юго-западном направлении на Тирзен, оттуда в Пебалгу и оттуда на соединение с северной колонной под Ригой. Наконец, 3-я колонна, полки Сторожевой и Левой руки, заранее выступив из района Опочки, получили приказ, взяв замок Мариенхаус, миновать озеро Лубан и, выйдя к Двине в районе Кройцбурга, оттуда вдоль правого берега реки выдвинуться к Риге на соединение с остальными силами.
Как разворачивались события дальше? Северная колонна спустя три дня после начала похода (26 ноября) подступила к Нойхаузену, «имяше стражу с обоих боков зело прилежную и подъезды под шляхи…» (в точности следуя «науке побеждать» по-московски, изложенной позднее разрядными дьяками в «наставлении» королевичу Владиславу, чуть-чуть подредактированному нами, под эту историю — «а как Государев поход бывает… да Государев полк великой избранных людей, где Государь сам идет; а прикажет полк держать ближнему своему боярину или двум, да с ним с Государем дела болшие и полковые; а у них бояринъ да дияк имянуются у наряду. А стрелцов в Государевом полку бывает пять приказов и болши, по пяти сот человек. А яртаул идет перед всеми полками вперед, изо всех полков сотни посылают; а за ертаулом идет… сам Государь в своем полку идет; а за Государем полк большой,… а покрыленя по обе в стороны ото всех полков»).
Командовавший гарнизоном Нойхаузена Йорг фон Икскюль отказался сложить оружие, сдать замок русским и сел в осаду. Русский летописец отмечал, что «билися немцы добре жестоко и сидели насмерть». Однако сила и солому ломит. Когда стало ясно, что ливонцы не намерены сдаваться, «воеводы велели головам стрелецким Тимофею Тетерину да Андрею Кашкарову со товарищи туры поставити блиско города и наряд подвинути к городу». Под прикрытием мощного артиллерийского огня большого наряда (ливонский летописец писал, что звуки канонады под Нойхаузеном были слышны в окрестностях замка Кирумпе, в 30 верстах от Нойхаузена), установленного на позициях 28 ноября, стрельцы Тетерина и Кашкарова и других приказов «туры поставили у города у самово». После того как русские пушкари «из норяду збили стрелню, а города розбили много», добавив к ядрам весом с теленка еще и зажигательные снаряды (те самые, о которых казанский книжник Шериф Хаджи Тархани, повествуя о неудачной казанской экспедиции Ивана Грозного в 1549/50 г., писал: «Эти снаряды снаружи опоясаны железом, внутри кованой меди положены белая нефть и сера, соединены и укреплены малюсенькие ружья, приведенные в готовность положенной дробью из 4–5 свинцов, и ими стреляли темной ночью словно «как дождевая туча с неба. В ней — мрак, гром и молния». И искры в воздухе, что вылетали по ночам из огненного снаряда, можно было бы сравнить с упавшими разом звездами и планетами»), Икскюль отступил с остатками своих людей, которых немало побили до этого московские стрельцы да казаки «ис закопей ис пищалей», в цитадель. 2 декабря он, не дожидаясь, пока московиты пойдут на приступ, «бил челом государю царю и великому князю, чтоб государь милость показал, стреляти бы по городу не велел, а вотчина, государь, Новый городок Божия да ево государева, и знамя городцкое со стены сняли».
