Во всех этих перипетиях вокруг свобод торговли есть и еще одна деталь, на которую стоит обратить внимание, ибо она, возможно, может пролить дополнительный свет на причины вмешательства Москвы в борьбу за наследство «больного человека» Северо-Восточной Европы. Речь идет о новгородском «следе» во всех этих событиях. Не секрет, что в событиях января 1542 г. в Москве важную, если не решающую, роль сыграли новгородские дети боярские (во всяком случае, их элита, «выборные» дети боярские, способные «конно, людно и оружно» выступить «одвуконь» в поход в «дальноконные» грады). Недовольные тем высоким положением, который занял при дворе князь Иван Бельский (по словам летописца, «его государь князь великии (Иван IV. — В. П.) у себя в приближении держал и в первосоветниках»
[52]), братья князья М.И. и И.И. Кубенские и князь Д.Ф. Палецкий «обослались» с князем И.В. Шуйским, стоявшим с полками во Владимире «бережения для от казанских людеи», и договорились с ним о совместных действиях по свержению всесильного «первосоветника»
[53]. Шуйский же «в Володимере многих детеи боярских к целованию привел, что им быти в их совете», и на том «совете», помимо «княжат и дворян и детей боярских многих» были «наугородцы Великого Новагорода все городом». Выборные новгородские дети боярские сыграли, судя по всему, заглавную роль в перевороте и «отметились» в свержении Иоасафа, явившись к нему на Троицкое подворье «с неподобными речьми, «с великим срамом понашаста его и едва не убиша»
[54]. И это участие новгородцев в этих драматических собы тиях вряд ли можно считать случайным — связи клана Шуйских с Новгородом и Псковом были давними и достаточно прочными, и это могло способствовать тому, что «сила новгородская» вопреки установившемуся еще при Иване III правилу приняла участие в отражении казанской угрозы
[55]. И хотя нет прямых доказательств участия новгородских детей боярских в возведении на митрополичью кафедру Макария, однако этого полностью исключить нельзя. Уж кому-кому, но им-то хорошо были известны личные и деловые качества архиепископа, зарекомендовавшего себя на новгородской кафедре с самой лучшей стороны. И, способствуя его возведению на митрополию, новгородские служилые люди могли рассчитывать, что Макарий не позабудет о них и о Новгороде и будет ходатаем за них перед лицом государя.
Но и это еще не все! Несколько лет назад А.И. Филюшкин подметил, что «если положить на карту зоны территориальных споров России и Литвы в конце XV — середине XVI в., то мы видим, как они смещаются вдоль литовско-русской границы с юга на север, от Верховских и Северских земель к Смоленску. Территория, где русские и литовские дворяне еще не делили земли с помощью оружия, по сути оставалась только одна — Полоцкая земля. Именно здесь лежал ареал будущего конфликта вокруг проблемы государственной принадлежности Велижа, Заволочья, Себежа, Великих Лук, Полоцкой земли и пограничных с ней районов». И, продолжая свою мысль далее, историк отмечал, что «с 1542–1543 гг. (что это, случайность, совпадение или нечто другое? — В. П.) литовским дворянами и новгородскими детьми боярскими велись самовольные, не инспирированные верховными властями взаимные захваты полоцких и себежских земель…»
[56]. Взаимные пограничные «задоры» чинились не только на полоцком рубеже, но и на русско-ливонской границе
[57], и на границе русско-шведской (которые в итоге стали причиной Русско-шведской войны 1555–1557 гг.). И похоже, что одной из главных, если не самой важной, причин этих «задоров» и захватов с русской стороны стал растущий земельный голод, который испытывали в эти десятилетия новгородские служилые люди — их стало больше, а земли — нет, поместья мельчали и дробились, и «подниматься» на государеву службу становилось все труднее и труднее
[58]. Игнорировать же проблемы, связанные с имущественным положением «силы новгородской», в Москве не могли — как-никак, но «сила новгородская» составляла по меньшей мере ⅙ всех детей боярских и дворян Русской земли середины XVI в., и пускать дело на самотек могло обойтись достаточно дорого (зачем ходить далеко за примерами — новгородские дети боярские не только поддержали дворцовый переворот 1542 г., но многие из них приняли активное участие в мятеже удельного князя Андрея Старицкого, брата Василия III, против Елены Глинской пятью годами ранее)
[59]. И экспансия на западном направлении могла дать «силе новгородской» столь желаемые ею и добычу, и земли под поместную раздачу. А тот факт, что Макарий, бывший в свое время новгородским архиепископом, теперь стал митрополитом всея Руси, а князья Шуйские сохранили свое влияние при дворе
[60], только играл на руку новгородцам — у них была своя, и весьма влиятельная, «партия» при дворе Ивана IV! Но, говоря о новгородских детях боярских, мы не должны забывать и о новгородском купечестве и церкви. Несмотря на все политические перемены, связанные с изменением статуса Новгорода в конце XV в., город по-прежнему оставался важнейшим торговым центром Русского государства, наряду со Псковом монопольно владея правом торговли с Западом — через Ливонию и Ганзу. Новгородские «гости» играли и важную роль в управлении Новгородом и его землями (так, выходец из богатой купеческой семьи Сырковых, бывших московских сведенцев Ивана III, Ф. Сырков, в 50–60-х гг. был, по словам немецкого авантюриста А. Шлихтинга, «главным новгородским секретарем», то есть фактически возглавлял новгородскую администрацию — наместники приходили и уходили, а такие люди, как Сырков и его подчиненные подьячие, оставались). Добавим к этому еще и активное участие во внешней торговле Новгорода с Западом дома святой Софии (новгородской архиепископии — тот же Макарий самолично общался с иностранными купцами, например, с крупными оптовыми торговцами из Ревеля О. Элерсом и Г. Болеманом
[61]). И с учетом всего этого можно говорить о том, что и в самом Новгороде, и в Москве имелась достаточно влиятельная (если не сказать больше) группировка (причем группировку эту составляли самые разные социальные слои новгородского общества), заинтересованная в том, чтобы Русское государство вело на северо-западном направлении более активную политику. И отмеченный нами рост напряженности в отношениях Новгорода и Пскова с Ливонской конфедерацией, связанный с торговой войной, не мог не внести свою лепту, и немалую, в подготовку Ливонской войны. Другое дело, что до поры до времени Иван Грозный и его ближайшее окружение, увлеченные своего рода «крестовым походом» против агарян — казанцев, а потом и крымцев, не обращали должного внимания на ливонские дела, но только до поры до времени!
