Участники – и «красавцы», и «уроды» – страдающе поглядывали на Сенечку. Первой не выдержала Нина:
– Мне кажется, не имеет значения, что там на самом деле произошло. Давайте считать, что это был глюк. Все равно уже никак не проверишь. Все согласны?
Доктор Голев неодобрительно повел бровью. Но все остальные были согласны, включая Сенечку – который, закончив свою речь, втянул голову в плечи и больше не возникал.
Митя тоже был согласен. Его единственным настоящим другом в мире людей оказался системный глюк. Почему бы и нет? Многие в их группе не могли похвастаться даже этим.
5. Новые люди уходят в отрыв
На первое подали тыквенный крем-суп с индейкой, овощную запеканку – на второе, и фруктовый салатик на десерт.
– М-м! Пища богов! – потирая ладони, пропел доктор Ларри. Сегодня, в честь завершения марафона, они с доктором Голевым и доктором Натэллой Наильевной обедали вместе с группой.
Итого, посчитала Альба, за столом сидят пятнадцать совершенно нормальных, полноценных людей. Не хватает Глеба и Одиссея, что грустно. А вот отсутствие Натэллы Наильевны ее ни капли не огорчило бы. Впрочем, присутствие докторицы тоже не могло сколько-нибудь серьезно испортить ей, Альбе, аппетит и хорошее настроение.
Альба с удовольствием съела сначала суп, черпая его из круглой, похожей на выдолбленную тыквочку, пиалы и отправляя в рот без всякой спешки, размеренными движениями благовоспитанной молодой леди; потом – запеканку, все так же светски-неторопливо, раздумчиво, отделяя ребром вилки небольшие кусочки и успевая обменяться с сотрапезниками парой-другой фраз, прежде чем поднести вилку к губам. Теперь она приступила к салатику.
Ее спина сама по себе оставалась ровной, без всяких к тому усилий и напряжения, локти не касались стола, челюсти делали столько жевательных движений, сколько было необходимо, чтобы измельчить пищу в мягкую однородную кашицу. Кашица продвигалась по пищеводу и попадала в желудок, чтобы превратиться там в комок сытости и тепла. Эта тяжесть была необременительной и приятной. Эти ощущения волновали: были смутно знакомы, но при этом совершенно новы! Альба не могла припомнить, чтобы когда-либо их испытывала.
Альба мысленно – и очень осторожно – оглянулась назад, в то время, которое представлялось ей сейчас недавним прошлым. Оглянулась – и тут же резко отпрянула, до того отвратительным и диким было увиденное.
Там, в этом недавнем прошлом, в полумраке тесной неприбранной кухни, сидело, сгрудившись над столом, безобразно расплывшееся существо в старом домашнем платье, заляпанном красками, и жадно закидывало в себя куски, ломти, пригоршни и щепоти какой-то пищи. Жадно и ненасытно, но при этом совершенно бездумно. Как дрова в топку.
Мерзкое, ужасное существо. Тварь, убившая своих родителей.
Альба отшатнулась от этого существа, как от прокаженного. Словно оно и сейчас еще представляло опасность. А может, и в самом деле представляло: его обжорство могло таить угрозу, как жало убитой змеи. Лучше не прикасаться. Забыть о нем навсегда.
«Прощай», – сказала Альба существу и, перед тем как навсегда перестать им быть даже мысленно, подумала с отстраненным, холодноватым презрением, как будто и вправду не о себе: интересно, зачем она одно заедала другим, смешивала и наслаивала вкусы? Ведь она же совершенно их не чувствовала! Она кидала в себя еду, а сама думала только о картине, к которой следовало как можно скорей вернуться. О той картине, над которой в данный момент работала. Если она и была чем-то одержима, так это рисованием, а вовсе не гамбургерами и китайской лапшой в коробках, не шоколадным мороженым, политым клубничным соусом, и не острыми куриными крылышками с майонезным салатом.
Так зачем же было намазывать булку маслом, а ломтики хлеба, сыра и ветчины – прослаивать кетчупом и горчицей?
Может быть, ей в этот момент казалось, что она продолжает творить – наносит яркие масляные мазки на загрунтованный холст, насыщает его цветом, фактурой, экспрессией?.. Может быть, пропихивая в себя и глотая все это, она испытывала удовлетворение творца, сделавшего свою картину по-настоящему весомой, материальной?
Пережеванный кусок запеканки у нее во рту превратился в размякший прогорклый картон, на глаза навернулись слезы. «Сейчас меня вырвет», – подумала Альба. Но ее не вырвало. Сделав над собой усилие, она проглотила рыхлую безвкусную массу и запила водой.
Приступ паники накатил – и схлынул. Чудовище в заляпанном балахоне сгинуло, так и не осмелившись поднять голову и встретить взгляд новой Альбы, попрощаться с ней навсегда. И слава богу. Больше она к этому не вернется.
Говорили обо всем и сразу. Не галдели наперебой, скорее оживленно беседовали под чуть менее оживленное, но тоже довольно спорое позвякивание столовых приборов, и каждый наслаждался собой в новом качестве – в качестве здорового и красивого, во всех смыслах благополучного человека. Все, даже Андреа, упоенно ласкали друг друга взглядами и словно бы светились изнутри, распространяя вокруг себя лучи приязни. Словно утоляли некую жажду, мучившую годами.
Их операторы – изначальные, всегдашние красавицы и красавцы – как-то даже потускнели на фоне новых. Сияние их красоты и здоровья казалось теперь отраженным светом подлинных звезд. А ведь совсем недавно внешний вид операторов, их физическая форма и подготовка казались чем-то недостижимым, каким-то просто издевательством, плевком в лицо. Альба вспомнила, как в один из первых дней тренинга сорвалась кошатница Андреа, как она вдруг вскинулась, как яростно зашипела: «Зачем?! Зачем вы это сделали?! Зачем здесь они, док? Что, вот ему нужно изменить свою жизнь? Или ему? А может, ей, этой сисястой барби?! Вы смешали нас всех, чтобы одним показать – дно, а другим – вершины?! Так вот, я ни для кого не собираюсь быть дном! И хватит на меня пялиться, ты, хрен лысый!» Последняя фраза была адресована Ирвину, добродушному юморному дядьке, который всем успел понравиться и внушить доверие.
Сейчас-то, конечно, Андреа была не против, чтобы Ирв на нее «пялился». Она и сама откровенно и недвусмысленно его рассматривала – при этом, должно быть, будучи наивно уверена, что строит ему глазки. И что ее женские чары вот-вот сразят Ирвина наповал.
Альба переводила взгляд с одного жующего, смеющегося, сияющего лица на другое. У нее снова возникло ощущение карусельной смазанной зыбкости, нереальности происходящего. В какой-то миг ее захлестнуло ужасом: она вдруг забыла, кто эти люди вокруг нее. О чем они говорят?
– И вот я просыпаюсь, лежу в своей кровати и думаю: да нет, не я это! Не может быть, чтобы это был я! А потом в зеркало себя увидел… Думаю: кажись, я. И вот тут чуть крышу мне не снесло…
– Фактически, мы стали старше на год. Биологически – на десять-двадцать лет моложе! Представляете, какой парадокс!
– Что, ребятки, на свадьбу-то позовете? Вы не поверите, но я сразу все про вас поняла, еще раньше дока!
– А Одиссей-то каков! Проснулся и усвистал – только его и видели! И, скажу я вам, я очень хорошо его понимаю, хе-хе! Сам хочу – окунуться в жизнь с разбегу, поскорей уйти в отрыв!
