Пазлов было всего-то три, а сложить их правильно оказалось такой проблемой! Одиссей, впрочем, никуда не торопился. Он был настроен неспешно, поступательно решать возникающие перед ним задачи – одну за другой. Если это займет две недели – пусть будет две недели. Потребуется месяц – о'кей, пусть будет месяц. Он не собирался делать резких движений, привлекать к себе внимание раньше времени… Он совершенно никуда не спешил!
Тем сильнее было его потрясение, когда однажды декабрьской ночью двое незнакомых крепких парней – не то медбратьев, не то охранников, а может, и докторов, – вломились в ванную его уютной почти-гостиничной комнатушки и вытащили из титановой петли, привязанной к поручню в душевой кабине, некое безвольно обмякшее, бесчувственное тело в испачканных пижамных брюках… и оказалось, что это тело – он сам.
– И вот я здесь, – закончила свою исповедь заплаканная толстуха. Перед этим она звучно шмыгнула носом, что и выбило Одиссея из его воспоминательной колеи.
– Спасибо, Альба, – сказал похожий на студента-старшекурсника парень в линялых джинсах и тенниске, которого все почтительно называли доктором Голевым. Одиссей догадывался, что на самом деле скрывает под собой эта стильная моложавость, но никак не мог привыкнуть думать о докторе Алексе как о взрослом, даже очень взрослом человеке. Возможно, самом взрослом из всех присутствующих. – Прокомментируешь как-нибудь, Одиссей?
– Э-эм… Ну хорошо, – застигнутый врасплох, Одиссей вперился взглядом в утирающую нос толстуху. – Ты молодец, что ты здесь. Это очень круто. Дерзай!
Доктор Голев выразительно гмыкнул, покачал ногой в легкой спортивной туфле.
– Замечательное напутствие! Кто-нибудь еще?
– Можно я скажу? – поднял руку толстый мужик в бейсболке, сидевшей на его голове плотно, как пивная крышка на бутылке. – Слушай, эта самая… Альба, да? Слушай, Альба, ты и впрямь считаешь, что не будь ты такой жирухой – и они прожили бы дольше? Может, они жили бы до сих пор, твои папаши-геи? И у тебя не было бы повода продолжать жиреть от чувства вины за их безвременную кончину? Так вот что я тебе скажу. Это всего лишь тупая отмазка! Не более чем!
У «жирухи» некрасиво разъехались губы.
– На себя посмотри, ты, сала кусок, – завела было она, но доктор Голев предостерегающе вскинул руку:
– Стоп, стоп, Альба! Ты уже говорила. Сейчас ты только слушаешь. Кто-нибудь еще?
И потом они все высказывались. Несли жестокую и вредную чушь. Либо приторно-благостную чушь, сюсюкающую. Выражали соболезнования, которые меньше всего были нужны этой несчастной Альбе, и давали советы, от которых тянуло блевануть. Даже Одиссея в его защитном панцире неучастия. «Отпусти их», «Меняйся ради себя – не ради них», «Подумай, как твои папы гордились бы тобой, если бы…»…
Доктор Голев, следивший все это время за мимикой Одиссея, застал его врасплох:
– Ты хочешь что-то добавить, Одиссей? Или мне кажется?
«Тебе кажется», – подумал Одиссей, но все-таки пожал плечами и согласно кивнул, чтобы не выбиваться из того образа, который он избрал себе для прикрытия: в меру простодушного, покладистого парня, готового «измениться».
Взгляды всех устремились на него. Нужно было что-то говорить.
– Напиши им письмо, – выдал Одиссей первое, что пришло ему в голову. Почему эта фраза, словно взятая из дурного сценария, пришла ему первой, он понятия не имел. Просто ляпнул и все.
Повисла пауза.
– Письмо… – раздумчиво произнес доктор Голев. – А почему именно письмо? Ты любишь писать письма? любил когда-то?.. Давайте так, – прервав сам себя, предложил он. – К твоей ситуации, Альба, мы еще вернемся, поживи пока с ней, свежевысказанной, побудь со всем этим наедине. А сейчас мне хочется услышать тебя, Одиссей… коль уж ты высунул одну клешню из раковины… Может, поделишься с нами своей историей? Или не историей. Чем угодно. Мыслями. Чувствами. Соображениями насчет того, почему и зачем ты здесь.
– Расскажи, что это за штуковина у тебя на шее? – спросил кто-то из той части группы, участники которой выглядели абсолютно здоровыми, не нуждающимися в какой-либо коррекции людьми. Они смущали Одиссея, но не особо. В конце концов, именно такие люди окружали его когда-то… не так уж давно.
Это Черный Крик. Пазл смерти, – ответил Одиссей. А вслух сказал:
– Осколок, который попал мне в голову. Ношу как талисман.
– Вау! – преувеличенно восхитился спросивший.
– Он много значит для тебя? – задала вопрос еще одна из нормальных, привлекательная темноглазая девушка в платье-майке и леггинсах.
– Он значит, что я не умер, – сказал Одиссей. И добавил мысленно: пока.
– Можешь рассказать, как это случилось?
Одиссей знал, что рано или поздно его об этом спросят, поэтому просто откинулся в кресле поудобнее и выдал заготовленный текст:
– Если помните, летом прошлого года в Италии был теракт. В этом теракте погибла моя семья – жена и тринадцатилетняя дочь. Я получил сложную травму таза, переломы обеих ног и этот вот сувенир в голову. Из-за него провалялся в коме несколько месяцев. Потом восстанавливался, лечился. Потом пытался покончить с собой… три раза. И вот я здесь.
Пару секунд все молчали, выдерживая паузу деликатности. Первым заговорил доктор Голев.
– А зачем? – спросил он. – Для чего ты здесь? Потому что в итоге все-таки решил жить? Или потому, что покончить с собой, будучи прикованным к инвалидному креслу и окруженным бдительными сиделками, оказалось не так-то просто? Может быть, ты хочешь встать на ноги, чтобы довести дело до конца?
– Была у меня такая мысль, скрывать не стану. Но я давно уже от нее отказался.
– Насколько давно? Вчера? На прошлой неделе?
Одиссей сделал вид, что задумался. Вскинул бровь, прикидывая.
– Сегодня во время завтрака.
– Хорошо, – кивнул доктор Алекс. – Завтрак – это было давно. Более-менее… Мне нравится твой шутейский настрой. Но не думай, что тебе позволят прятаться за ним слишком долго. Скажешь что-нибудь еще?
– На сегодня у меня все.
– Вот и отлично. Тогда продолжим после ужина.
Три очень толстых человека (мужик в бейсболке, «жируха» и тот самый Тамбовский Маугли, пацан из бункера), одна женщина средних лет с миной прикипевшего к лицу брюзгливого недовольства, одно неопределенного пола существо с облезлой кожей и мутными глазами и один несуразный чел – из тех, над которыми вечно смеются и издеваются, – с облегчением выдохнули и начали подниматься. Все очень устали и хотели есть. Ну, может быть, кроме облезлого существа. Ему было все равно; оно единственное не принимало участия ни в раздаче обратной связи, ни в чем бы то ни было вообще.
Пятеро отлично выглядящих парней и две красивые стройные девушки тоже засобирались. Ловко вскакивали, потягивали свои тренированные тела, приводили в порядок мир вокруг себя, поднимая скомканные салфетки, бутылочки из-под воды и прочий мусор, оставшийся после группы. Встречаясь с Одиссеем взглядами, они не спешили отводить глаза – смотрели открыто и доброжелательно, приподняв уголки губ в сдержанной полуулыбке, как бы намекающей на возможность чего-то личного, неформального между ними.
